Дидро и цивилизация России

В ту пору Фальконе был главным связующим звеном между Дидро и императрицей (напрямую они не переписывались). Уже в конце 1766 года скульптор приглашал своего друга в Петербург: «Почему бы нам не обняться в гостях у августейшей монархини, которая желает вас видеть и любит вас… Приезжайте, пролейте слезы благодарности и наслаждения в Санкт-Петербурге. Екатерина благословит их»[218]. В марте 1767 года Екатерина II писала Фальконе, что она хотела бы видеть Дидро в России: для его блага и для своего[219]. Дидро не отказывался ехать, но всячески оттягивал поездку. В длинном письме к Фальконе в качестве главного аргумента невозможности в ближайшее время ехать в Россию Дидро приводил… свою любовь к Софи Воллан[220]

. На это скульптор сурово ему отвечал, что стоит пожертвовать шестью месяцами, чтобы отблагодарить осчастливившую его императрицу[221]. Однако Дидро собирался еще шесть лет.

Энциклопедист рекомендовал пригласить в Россию в качестве советника ученого-физиократа, бывшего губернатора Мартиники Мерсье де ла Ривьера и… потерпел в этом случае полное фиаско. Советник, полагавший, что «все предстоит сделать в этой стране; лучше сказать, что все необходимо сломать и сделать заново»[222], вызвал раздражение у императрицы и, после вознаграждения, был отправлен восвояси. Более результативной оказалась рекомендация русским властям в качестве преподавателя П.-Ш. Левека, который не только преподавал в Кадетском корпусе, но и написал лучшую для своего времени историю России[223]

.

В переписке с Дидро[224] Фальконе более чем сдержанно оценивал уровень культурного развития русского общества. Скульптор, отличавшийся трудным характером, обострил отношения с окружающими и внушал своему корреспонденту в Париже самые мрачные мысли о русских, которые никогда не будут способны оценить его творение. На это Дидро отвечал художнику 6 сентября 1768 года: «Ты мне прямо говоришь, что русские – скоты и обречены оставаться таковыми навсегда, но ты забываешь, что настоящие ценители Фальконе находятся здесь, они есть повсюду, где известны твои произведения»[225].

На формирование представлений Дидро о далекой стране влияли многие факторы, например рассказы французов, побывавших в России. В письмах к Фальконе (апрель – май 1767-го и май 1768 года) Дидро повествовал о восьмидесятилетнем скульпторе Симоне, приглашенном когда-то Петром I в Петербург, много работавшем там, но вынужденном бежать из России без вознаграждения после смерти царя. В Париже он жил в страшной нужде и рассказывал о России ужасы, а русских представлял «с рогами, хвостами и когтями; Россию как ад Мильтона, где осужденные на муки проводились поочередно из ледяной бездны в огненную преисподнюю… русских как людей непорядочных, без чести и без веры; как злобных тюремщиков, из рук которых невозможно вырваться, когда имеешь несчастье в них попасть»[226]

. Дидро отмечал, что информация, полученная от Симона, заставляла его сомневаться в том, что среди французов найдутся необходимые Фальконе помощники[227].

Однако и для самого Дидро ехать в Россию означало «отправиться на северный полюс»[228]. Философ не мог не задумываться о неудачной поездке ко двору Екатерины де ла Ривьера, которого он считал «человеком добрым, умным и простым»[229]

. Тем не менее у него оставались надежды на Екатерину II и ее реформаторские планы. «Я, конечно, поеду в Россию. Я слышу зов сердца, которое меня туда непрерывно толкает, и это порыв, которому я не могу сопротивляться. Однако я больше никого туда не пошлю», – писал Дидро Фальконе в мае 1768 года[230].

Призывая Фальконе прославить царя Петра, сам Дидро прославлять монархов без оглядки, без дальнего политического прицела не мог. «Мне также приятно думать, что я мог бы обеспечить несколько забавных моментов моей русской благодетельнице, уничтожая здесь и там фанатизм и предрассудки, попутно давая некоторые уроки монархам, которые не станут от этого лучше; но не будет ошибкой послушать правду и послушать ее без обиняков», – писал он С. Воллан 10 ноября 1765 года[231]. Как видим, Дидро все-таки надеялся на пользу политического диалога с Екатериной II, хотя принимал не все в ее политической деятельности. 15 ноября 1769 года, во время Русско-турецкой войны, он писал о Екатерине II: «Она теряет время на то, что делает бессмертными других. Однако у нее есть другие планы, которые выше славы завоеваний»[232], – давая тем самым понять, что ценит в императрице отнюдь не военные успехи и не продолжение завоевательной политики Петра I и надеется на успех ее созидательной деятельности.