Дидро и цивилизация России

Свое дальнейшее развитие эти идеи нашли в «Салоне» 1767 года. Не используя еще понятия «цивилизация», Дидро подходил к пониманию развития культуры в обществе как естественного, длительного, детерминированного многими факторами процесса. Развитие культуры происходит «медленными и робкими шагами, долгими и мучительными попытками» («par une marche lente et pusillanime, par un long et pénible tâtonnement»). Философ делал главный акцент на непреложный и неспешный ход естественного развития: «Надо, чтобы исполнялись непреложные законы природы; природа ничего не делает скачками, и это не менее верно для искусств, чем для вселенной».

Под влиянием идей физиократов Дидро рисовал общую картину зарождения и развития искусств в обществе. В основе всего лежит земледелие. Умножение количества и качества земледельческой продукции приводит к богатству, которое рождает истинную роскошь: поэзию, музыку, живопись и другие искусства. Есть, однако, другой сорт роскоши – показной, основанной на ограблении и тирании, роскоши, которая губит подлинное искусство и плодит посредственных мастеров. Философ демонстрировал гибкое понимание законов общественного развития. Он далек от упрощенного детерминизма и фатализма. Он признавал множество факторов, которые в совокупности определяют развитие художника и культуры в целом: климат, способ правления, законы, общественное устройство и т. д. Отмечая вторичный характер ремесел и искусств по отношению к земледелию, автор «Салонов» тем не менее хорошо понимает их роль в обществе. Именно уровнем их развития определяется для него степень цивилизации народа: «Именно наличие певцов (= литераторов) отличает народ варварский и дикий от народа цивилизованного и умеренного»[236]

.

В «Салоне» 1767 года, анализируя картины Ж.-Б. Лепренса из русской жизни[237], Дидро признавался, что он не знает условий жизни в России. Тем не менее он уже задумывался об этом, мечтал о будущей поездке в Россию. Неслучайно высказанные здесь соображения об истинной и мнимой роскоши он позже перенесет в записки для Екатерины II. Как тонко подметил Ж. Дюлак, в замечании Дидро относительно богатых одежд русских крестьян на картинах Лепренса исподволь провидится идея о том, что для будущего России главное – не совершенствование искусства, а благосостояние народа[238]

.

Думается, что эти размышления во многом предопределили молчание либо скепсис философа в отношении Петра I как реформатора России и уровня ее цивилизации в целом. Скачок, прорыв страны в цивилизованный мир без постепенного развития агрикультуры, без кропотливого воспитания общественных потребностей и нравов едва ли казался ему возможным. Об этом же говорили и те немногие факты русской жизни, которые Дидро знал наверняка: суровый климат, отсутствие концентрации населения, отсутствие свободы, наконец.

В 1768 году Дидро прочитал книгу ученого-астронома аббата Шаппа д’Отроша «Путешествие в Сибирь» («Voyage en Sibérie fait par ordre du roi en 1761»), которая наделала тогда много шума. Путешественник, пробывший в России почти полтора года, нарисовал мрачную картину русской истории и современности. Все прошлое России представлялось автору чередой укреплявших рабство тиранов, кровавых мятежей и войн. Близкий к просветительским кругам автор отмечал отсутствие «третьего сословия» в России. Деспотизм и рабство были для него главными отличительными чертами русской жизни.

В «Антидоте» (1770) Екатерина II попыталась опровергнуть основные положения книги Шаппа, но сделала это не очень убедительно. В «Литературной корреспонденции» от 1 марта 1769 года появилась отрицательная рецензия Ф. М. Гримма на «Путешествие в Сибирь», которую некоторые исследователи без особых оснований приписывали Дидро[239]. Последний не питал большого уважения к своему коллеге-астроному, называя его еще до поездки в Россию «дураком, называемым аббатом Шаппом»[240]

. В письме к Гримму от 4 ноября 1771 года философ писал об «ошибках» и «лжи» Шаппа[241]. Вполне возможно, что именно его Дидро имел в виду, когда после поездки в Россию писал, что не хочет уподобляться путешественнику, «который с каждым поворотом делает заметки в своей записной книжке, не смущаясь, что пишет ложь»[242]. Однако еще больше возмутил его «Антидот», о котором он писал, не подозревая о его принадлежности перу русской императрицы:

Вот книга наихудшая по своему тону, самая мелочная по своей сущности, абсурдная по своим претензиям. Все опровергается таким образом, будто русские – самый мудрый, самый цивилизованный, самый многочисленный и богатый народ на земле. Тот, кто опровергает Шаппа, достоин большего презрения за свою лесть, чем Шапп за свои ошибки и ложь[243].