Дикие сердца (ЛП)

Он взбивает подушку у меня под головой, натягивает простыни, чтобы прикрыть мою промежность, задирает футболку чуть ниже груди и снимает повязку. Из ящика ночного столика он достает большой пинцет и пару хирургических ножниц, завернутых в пластик.

Беспокойство покрывается у меня на коже, как сыпь. — Это будет больно?

— Нет. Ты почувствуешь рывок или два, но это все.

Я киваю, зная, что он сказал бы мне, если бы это было больно.

Он открывает инструменты, очищает их марлевым тампоном и резко пахнущей жидкостью из коричневой бутылки, затем наклоняется ко мне и принимается за работу.

Через мгновение он говорит: — Все неплохо заживает. Этот шрам не будет таким уж страшным.

До сих пор я не решалась смотреть на рану, так что слышать это — облегчение. Однако, когда я поднимаю голову и смотрю вниз, на свой обнаженный живот, облегчение улетучивается, мгновенно сменяясь отвращением.

— Неплохо? Это отвратительно!

— Ты снова преувеличиваешь.

— Я Frankenstein! Посмотри на эту рану! Она длиной в фут! И почему, черт возьми, она имеет форму молнии? Хирург был пьян?

— Ему пришлось обойти твой пупок.

— Неужели он не мог сделать полумесяц? Я выгляжу как Гарри Поттер, раз десять, мать его так!

— Перестань кричать.

Застонав, я откидываю голову на подушку. — Вот тебе и бикини.

— Ты могла бы сделать татуировку, чтобы скрыть это. Пополнить свою коллекцию.

Его голос остается прежним, даже когда он произносит это, но в нем слышится отзвук теплоты, который заставляет меня задуматься.

— Я чувствую, ты хочешь что-то сказать о моих татуировках, Мал.

Разрезая и дергая уродливые черные швы, он кривит губы. — Просто любопытно.

Я вздыхаю и закатываю глаза. — С чего ты хочешь, чтобы я начала?

— С той, что на внутренней стороне твоего левого запястья.

Скорость, с которой он отвечает, делает очевидным, что он думал об этом некоторое время. Это одна строка, написанная черным шрифтом и состоящая из четырех слов:

Запомните правило номер один.

— Ну, если хочешь знать, это моя любимая.

— Какое правило номер один?

— К черту то, что они думают.

Он замолкает на полуслове и смотрит на меня. — Кто это — они?

— Все. Кто угодно, только не я. Это напоминание о том, что мнения других людей не имеют значения. Жить так, как я хочу, независимо от давления извне. Быть непримиримым ко мне.

Через мгновение он медленно кивает, удовлетворенный. Он возвращается к работе, расправляя разорванный шов и накладывая его сбоку на старую повязку. — А слова " ты можешь " у тебя на правой лодыжке?

— Когда я была маленькой, я часто говорила своей маме "я не могу ". Это было просто оправданием чего-то, чего я не хотела делать, или чего-то, что я считала слишком трудным, но она не позволила бы мне выйти сухой из воды. Она просто сохраняла спокойствие и говорила: " Ты можешь". И тогда я так и делала, потому что не хотела разочаровывать ее. Татуировка напоминает мне, что нужно продолжать, когда я хочу сдаться.

На мгновение я замолкаю, погрузившись в воспоминания. — Моя мама была лучшим другом, который у меня когда-либо был.

Мал поднимает на меня пронзительный взгляд. — Была?

Я киваю. — Она умерла, когда я была ребенком. Рак яичников. Мой голос срывается. — Это не лучший способ уйти.

—Хороших способов не существует. Просто некоторые из них быстрее других.

—Моя прабабушка умерла во сне в девяносто девять лет. Это кажется довольно хорошим.

— онечно, если бы тебе не пришлось дожить до девяноста девяти лет, чтобы попасть туда.

—Что плохого в том, чтобы стареть?

— Ты не много знаешь пожилых людей, не так ли?

— Не совсем. Почему?

Он загадочно говорит: — Старость не для слабонервных.

Кучка обрезанных черных стежков растет. И он был прав: я почти не почувствовала рывка. У него это хорошо получается.

Насколько я могу судить, он хорош во всем.

—А как насчет дракона у тебя на затылке?

Я морщусь. — Вот это да.

— Переведи.

— Я сделала это во время своего этапа " Игры престолов ".  Я была одержима Кхалиси. Маленькая сучка-босс, которая владела тремя драконами и надирала задницы всем мужчинам. Подожди пожалуйста. Что это? Это улыбка, которую я вижу?

— Нет, — мгновенно отвечает он. — Просто у меня такое лицо перед рвотой.

— Хa.

— А рисунок на тыльной стороне твоей правой руки?

— Я подумал, что это было красиво. А как насчет того большого страшного скелета в капюшоне у тебя на спине?

Он бросает на меня взгляд, который говорит: Подумай об этом.

— О... Точно. Мой смех тихий и смущенный. — Как насчет той строчки текста, которая врезается тебе в ребра? Что это за язык?

— Кириллица.

— Что там написано?

— Ни прошлого, ни будущего.

— Вау. Это мрачно.

— В моей работе не так уж много юмора. За исключением черного.

— Имеет смысл. Что насчет той большой красной буквы V на твоем левом плече? Она выглядит свежей. Это чей-то инициал?

— Нет.

— Это римская цифра?

— Нет.

— Тогда что же это означает?

Закончив снимать швы, он откладывает ножницы и пинцет в сторону, скручивает бинт отрезанными кусочками ниток, кладет его на комод, затем смотрит на меня.

— Месть.

Я открываю рот, затем снова закрываю его.