Диктатура интеллигенции против утопии среднего класса

Интерес представляет первая глава "Крепостная интеллигенция в буржуазной и советской историографии". Рассказ о предшественниках, писавших о крепостной интеллигенции, в основном ведется в объективном тоне, без полемических отступлений. Это способствует созданию представления о разработанности данной конкретной проблемы. Но, к сожалению, необходимость обосновать актуальность собственного исследования заставляет автора порой отступать от объективного тона; при этом критика носит характер эскапад, поскольку никаким аргументам места не предоставлено. Так обстоит дело с возражениями по поводу работ Н. Н. Евреинова (с. 28), Е. С. Коц (с. 31), "переоценивших", по представлениям автора, роль дворянства в производстве крепостной интеллигенции.

Попытка дать новый ответ по важнейшему вопросу о генезисе крепостной интеллигенции имеется во второй главе. Необходимо на ней остановиться. Полемизируя с названными авторами, М. Д. Курмачева пишет: "Не волей и желанием крепостников… было вызвано появление группы крестьян, которую начали привлекать новые профессии, не связанные с физическим трудом. Неправомерно рассматривать этот процесс как результат мер, исходивших сверху, а не как результат внутренних процессов развития, созревания объективных условий. Предпринимаемое дворянством было не причиной, а следствием сдвигов в социально-экономическом развитии России второй половины XVIII в., отразившихся на жизни и быте крестьянства" (с. 67).

Если бы этот тезис удалось доказать, то можно было считать оправданным новое обращение к старой теме, предпринятое М. Д. Курмачевой. Но… доказательств нет. Нет фактов, нет их статистического обобщения, есть одни слова. Чем же подкрепляет свой тезис автор? Только аналогией с разночинной интеллигенцией (с. 67–69). Логическая недопустимость и фактическая ошибочность такого подхода рассмотрена выше.

Вместе с тем несомненно: образование крепостной интеллигенции — результат объективных условий. В первую очередь, создания к 1760-м годам массовой дворянской интеллигенции, чьи растущие разнообразные потребности в цивилизованной жизни, в материальной и духовной культуре должны были удовлетворять квалифицированные специалисты соответствующего профиля. Дальнейшее — дело рационального использования средств и возможностей, бывших в распоряжении помещиков. До тех пор, пока не будет с цифрами и фактами в руках доказано, что в XVIII веке имел место процесс массового самопрохождения русских крестьян в круг таких специалистов, построения М. Д. Курмачевой останутся кабинетными теориями.

Более того, данные, приводимые автором, свидетельствуют о том, что на создании школ для крестьянских детей настаивали в Уложенной комиссии 1767 года именно феодалы и государственные учреждения, бывшие феодальными учреждениями. Здесь же приводятся их мотивы, вполне феодального характера (с. 71–80). На с. 79 говорится, что первоначально привлечение к учебе крестьянских детей потребовало бы принуждения. В другом месте убедительно показано, что обучение как грамотных, так и специально образованных крестьян шло именно "сверху" (с. 95-104). На с. 122–123 недвусмысленно сказано, что центрами крепостной интеллигенции были крупные вотчины. На с. 94 автор пишет, что даже в первой четверти XIX века "грамотность среди крестьян была довольно редким явлением". Вызывает недоумение утверждение М. Д. Курмачевой на с. 67 о якобы существовавшей "простой зависимости": "в большей массе крепостных сосредоточивалось большее число крепостной интеллигенции". Неизвестно, кто и когда вывел эту "простую зависимость", зато известно, что получение интеллигентской квалификации не есть односторонний процесс, совершающийся только по воле субъекта. Или: на с. 65 сказано, что "стремление крестьян к знаниям было социальной проблемой". Возможно, но только не в XVIII веке, судя по материалам книги.

Концепция М. Д. Курмачевой, как видим, не подтверждается фактами.

С интересом читаются, на фоне рассказа о грамотных крестьянах, строки, посвященные настоящим интеллигентам. Но… на поверку оказывается, что зачастую эти строки обязаны своим содержанием трудам предшественников, — в частности, неопубликованной диссертации Е. В. Гаккель, книге Е. С. Коц и др. Это касается рассказа об Арзамасской школе живописи (с. 122), о самодеятельном театре крепостных А. Б. Куракина (с. 126–127), о крепостных медиках (с. 133), других крепостных интеллигентах (с. 242–243), о взбунтовавшихся шереметевских музыкантах (с. 298), об убийстве А. Минкиной, любовницы Аракчеева (с. 299), и т. д. Автор честно указывает источники, но все же должна быть разница между исследованием и компиляцией, хотя бы в фактографической, главной части работы.

Очень интересны некоторые численные данные, приводимые со ссылками на Т. Дынник и Е. В. Гаккель (с. 138). Своего же ответа, кроме общих фраз, о численности крепостной интеллигенции автор дать не может (с. 13.9), что неудивительно ввиду неопределенности объекта исследования.