Династия Тюдоров

С маленькой Елизаветой прибыла во дворец и ее опальная 17-летняя сестра Мария – в наказание за отказ признавать религиозные реформы отца, а Анну Болейн – королевой. Что было неудивительно – мачеха, казалось, находила особое удовольствие в том, чтобы унизить падчерицу при любой возможности, отняв у нее все оставшиеся от матери драгоценности и требуя оказания королевских почестей. Все это больно ранило Марию и вовсе не способствовало пробуждению родственных чувств к сводной сестре. И как бы Мария ни избегала встреч с «испорченной протестантской девчонкой», из-за которой она лишилась отцовской любви, они неизбежно с ней сталкивались в коридорах дворца или аллеях парка. Одним из первых образов, запечатлевшихся в памяти маленькой Елизаветы, должно было быть упрямое, бледное лицо рыжеволосой девушки, во взгляде которой сквозили обида и неприязнь.

При штате прислуги в тридцать два человека маленькой принцессе вполне хватало внимания и заботы, но можно ли утверждать, что ей доставало подлинной любви и ласки? В первые полгода ее жизни каждый из родителей навестил Елизавету дважды, и всего лишь один раз они приехали вместе, задержавшись на целых два дня. Ее мать Анна была слишком занята попытками удержаться на троне и родить сына-наследника, и поэтому постоянно боролась за внимание короля. К тому же у королевских особ не было принято отвлекаться от государственных дел и придворных развлечений, что ни в коей мере не было проявлением черствости или нелюбви к ребенку, но лишь заведенным порядком.

Помнила ли Елизавета туманный образ матери? Удлиненный овал лица, тонкие нежные пальцы, ласкавшие ее, большие темные глаза, в которых сквозило одно беспокойство? Помнила ли она сцену, разыгравшуюся между ее родителями во внутреннем дворике? Когда Анна с наигранной веселостью поднесла мужу их крошку-дочь, безуспешно стремясь вызвать у него улыбку, в то время как король, подобно грозному судье, хранил холодное молчание. Или как однажды отец, схватив маленькую Елизавету на руки, носил ее из зала в зал, умиленно целуя и расхваливая придворным. Что послужило поводом? Оказывается, король радовался смерти своей первой жены Екатерины Арагонской, и все складывалось для него как нельзя лучше – у него на руках лепетало живое подтверждение тому, что у них с Анной может вскоре появиться наследник.

Но наследника не последовало, и в жизни Елизаветы наступил самый трагичный период, который и определил всю ее дальнейшую судьбу. Но кто мог объяснить трехлетней девочке, что ее родной отец казнил ее мать как «изменницу и шлюху», а саму девочку признал незаконнорожденной и лишенной прав престолонаследия? И что ее постигла участь сестры Марии. Теперь вместо титула Их Высочество Могущественные принцессы и наследницы английской короны, они обе стали просто «леди Елизавета» и «леди Мария». Только после этого события сердце Марии оттаяло и она стала называть Елизавету сестрой, а не бастардом. В одном из писем к отцу она даже признавалась, что не может не испытывать радости при виде «такого смышленого ребенка».

Сам Генрих больше не хотел видеть дочь «изменницы Болейн» и общался с ней только с помощью посланников. Статус Елизаветы был непонятен даже ее ближнему окружению, и тогда ее воспитательница леди Брайан обратилась за советом к главному министру Томасу Кромвелю: «Как нужно обращаться с девочкой? И кстати, можно ли выслать побольше новой одежды, ибо она полностью выросла из старой? И где ей принимать пищу? Достаточно ли она взрослая, чтобы кушать в Большом Холле, или пусть она продолжает кушать в своих апартаментах, где будет легче держать ее подальше от обильной еды, которая плохо влияет на ее зубы и пищеварение?». Дело в том, что хитрецы придворные специально заказывали поварам тяжелые, сытные и изысканные блюда, которые в буквальном смысле были не по зубам ребенку. Они торжественно выставляли их на стол, а затем уносили нетронутыми, чтобы после полакомиться самим.

Но каковым бы ни был статус Елизаветы, никто не забывал, что она королевская дочь, и для того, чтобы жениться на ее матери, Генрих порвал с Римом и сделал себя главой английской церкви. Несомненно, как всякий «королевский бастард», она стояла на социальной лестнице неизмеримо выше остальных, и ее грядущую судьбу можно было легко предсказать: девочке предстояло стать одной из разменных фигур в политических играх короля-отца с другими монархами. Ей скоро подыскали бы подходящую партию при одном из европейских дворов, и, предварительно дав ей надлежащее образование, научив музицировать, вышивать гладью, грациозно танцевать и говорить по-французски, отдали бы в уплату за дипломатические уступки, чтобы скрепить нарождающийся политический союз.