«Дипломат поневоле». Воспоминания и наблюдения

«Куда мы попали? В каком веке мы находимся? Может быть, мы в Египте четыре тысячи лет назад? Может быть, это несчастные парии, таскающие камни на пирамиды своих фараонов?» Мне казалось, что это именно так. Картины из эпохи фараонов, воспроизведенные моим воображением, не отличались от того, что я наблюдал в Чехословакии 1940 года, смотря на крестьян Богемии и Моравии двадцатого века. Право, они напоминали толпы черных невольников древних веков!

Вот девушка чешка, четыре года прислуживавшая нам. Сейчас она ехала в соседнем вагоне. Это воспитанная, миловидная, грамотная девушка-крестьянка из Европы… С большим трудом мы вырвали ее из рук немцев в Берлине. «Мы не можем дать визу. Она останется в протекторате. Вся немецкая молодежь на фронте. Нам нужны рабочие руки», – говорили они. Только благодаря вмешательству нашего посольства с трудом удалось освободить девушку от «повинности». Иначе она, подобно своим согражданам, бредущим вдоль дороги, была бы осуждена на каторжные работы и, конечно, погибла бы…

В то время человек только в Будапеште мог почувствовать себя свободным. Этот город посреди выродившегося, одичавшего европейского континента был единственным центром цивилизации и, казалось, местом, на тысячи километров отдаленным от полей сражения. Главные улицы его, набережные по обе стороны Дуная днем и ночью поражали оживлением и весельем. Жгучие девушки с коралловыми губами кокетничали больше, чем в обычное время, глаза их кавалеров были более томными, чем обычно. В воздухе переливались бесконечные рапсодии, песни и мелодии. Никаких радиопередач, никаких военных сводок…

По правде говоря, мы в первые дни не могли вкусить удовольствия от всего этого, никак не могли поверить, что все это наяву. Нам казалось, что мы видим сладкий сон, сейчас проснемся и снова очутимся в мире реальных ужасов. Да, жизнь Будапешта казалась нам очень обманчивой, искусственной, такой же, как и драгоценности на витринах магазинов «Жоли», как улыбки и кокетство будапештских девиц… Разве жизнь – сцена из оперетты? Разве вся она состоит из лжи, обмана, разве вся она – игра в «любовь и счастье»? Нет, дорогой, этого не может быть. Все пережитое подсказывало, что на жизнь так смотреть нельзя, тем более что мы привыкли воспринимать только ее трагическую сторону.

* * *

Но что за странное дело? Когда мы прибыли в Стамбул, друзья и знакомые нашли нас даже более оптимистичными, чем следует. На родине почти каждый считал, что настал день светопреставления, и потерял надежду на спасение. «Что мы наделали, связав свою судьбу с судьбой англичан и французов», – говорили некоторые штатские чиновники генерального штаба и дипломаты-дилетанты. Собираясь группами на перекрестках, они пропагандировали пораженчество…

В этой обстановке повторять традиционную формулу: «Англия, потерпев ряд поражений, выиграет войну», – или же рассуждать о том, что, возможно, Америка рано или поздно в эту войну вступит, было довольно трудно. Но я не мог сдержаться и, с кем бы из друзей и знакомых ни говорил, высказывал свои суждения. Многие смотрели на меня косо, считая, вероятно, что во время катастрофы Голландии я просто рехнулся и болтаю чепуху. Только два государственных деятеля принимали меня всерьез – Исмет Иненю и тогдашний премьер-министр доктор Рефик Сайдам. На второй день после приезда в Стамбул я встретил последнего в «Парк отеле» и подробно рассказал ему обо всем пережитом. Рефик Сайдам, выслушав мои слова с глубоким вниманием, воскликнул: «Ради бога! Не позднее чем сегодня вечером немедленно ступайте к президенту республики и доложите ему то, о чем вы мне рассказали».

Президент находился во Флории[76]

на своей чудесной вилле, щедро залитой днем солнечным, а по ночам электрическим светом. Рядом с ним был председатель стамбульской организации народно-республиканской партии, депутат от Конии Тевфик Фикрет Сылай.

– Ты рассказал премьер-министру очень интересные вещи. Расскажи-ка и нам, – попросил Иненю.

Весь вечер я рассказывал, а он слушал. Больше всего интересовала его наша беседа в Берлине с бывшим послом Германии в Турции Эйзенлором. Несколько раз он заставлял меня повторять ответы германского дипломата, и особенно его слова: «У нас к Англии нет никаких претензий. Если даже Британская империя развалится, то для порядка в мире ее следует вновь создать». Он глубоко задумывался над этими фразами: «Значит, последнее слово опять будет за Англией! Значит…» И ждал, чтобы я ответил на это: «Да».

Исмет Иненю иногда не сдерживался и задавал вопросы, которые его глубоко волновали. Например, он говорил: «Ты думаешь, что договор между Германией и Россией будет соблюдаться?» Когда я был в Берлине, я встречал некоторых моих немецких знакомых, которые подтрунивали над этим договором. «Наш белый хлеб присылают нам наши дорогие русские друзья», – посмеивались они втихомолку.