Читаем «Дипломат поневоле». Воспоминания и наблюдения полностью

Меня поразил суровый и безмолвный облик иранских земель, стелющихся подо мной, как остатки геологической катастрофы. Смотрели ли вы когда-нибудь на Луну через подзорную трубу? Если нет, то я вам никак не смогу описать эти пустынные солончаки, эту призрачную страну! Наша Центральная Анатолия по сравнению с ней – благодатный оазис. Особенно, когда пересекаешь ирано-турецкую границу, эта разница бросается в глаза, как на красочной, рельефной карте.

Как только наш самолет приземлился на тегеранском аэродроме, мы почувствовали вдобавок и разницу в климате. Ехали мы в конце сентября, Стамбул покинули в дождливую и довольно прохладную погоду. На мне было осеннее пальто, а на супруге моей легкое меховое манто. Как только мы ступили на землю, на нас повеяло жаром, как из печки. Он не вызывал у человека удушья, не заставлял его потеть, он просто зажаривал его с треском и шумом. Это был второй шок, поразивший нас в Иране, вернее в Тегеране. Третий, и самый сильный, ожидал нас в здании нашего посольства. Однако это уже не имело никакого отношения к Ирану, здесь был уголок Турции.

Здание нашего посольства в Иране – дворец, построенный в медовый месяц искренней дружбы, установившейся между Ататюрком и Реза Пехлеви. Он строился с тщательным усердием и обошелся нам в сотни тысяч лир. Деревянный паркет привезли из Италии, а обстановку заказали на самых знаменитых мебельных фабриках Парижа. Занавеси из тафты и шелка на четырнадцатиметровых окнах просторного приемного зала с позолоченными колоннами соперничали по богатству и великолепию с персидскими коврами, расстеленными на полу. Во всех углах расставлены кресла и диваны в разноцветных шелковых чехлах. Столы, полки, сундуки – все из орехового дерева. Обеденный зал со столом на сто персон, огромный кабинет с сафьяновым гарнитуром, на верхнем этаже двух- и трехкомнатные отделения, каждое со своей ванной и прочими удобствами. И личные апартаменты посла со столовой и гостиной, с такой же дорогой мебелью, как и на нижнем этаже. В этом достойном монарха дворце все было продумано. Там были собраны всевозможные предметы роскоши и блеска. Однако здесь не только для нас, привыкших к чистоте, порядку и комфорту в Швейцарии, но и для семьи среднего сословия, прибывшей из Стамбула или Анкары, не было ни одного угла, где бы можно было приютиться, места, чтобы сесть, постели, чтобы лечь. Все, все вещи стояли в таком беспорядке, были так загажены, что по этому дворцу чистоплотная хозяйка дома могла пройти, только подняв подол, ни к чему не притрагиваясь, с отвращением, словно она попала на мусора ную свалку. Кстати, стоило человеку сделать первый шаг в главный вход нашего посольства – я уже не говорю о запущенности сада, – как он задыхался от странного, не поддающегося описанию зловония. Был ли это запах болот или канализации, – но вошедшему казалось, что вот-вот он упадет на почерневший мрамор лестницы. Хорошо еще, что мы, спасаясь от головокружения и удушья, опрометчиво не открыли дверь в холл и не бросились на один из широких диванов. Иначе бы наши руки почернели от одного только прикосновения к двери и именно на том диване мы впали бы в тяжелый обморок. Тюфяк на нем, как и все другие вещи в посольстве, был запачкан собачьим пометом, лежавшим здесь неизвестно сколько времени. Во всяком случае диван издавал страшный запах падали, а спинка его от прикосновения жирных волос неизвестно скольких голов была вся в пятнах. Доски паркета, тоже доставленного из Европы, были покрыты слоем грязи, самое меньшее, пятилетней давности. Они имели цвет дегтя; ценные ковры на паркете превратились в огромные кухонные тряпки. Мы с женой переглядывались с безнадежностью смертников перед виселицей, ходили, спотыкаясь, и на каждом шагу дергались от нового шока.

По широкой «монументальной» лестнице посольства нас привели в гостиную наших личных апартаментов. Такая же грязь, такая же мерзость запустения, такие же пятна на стенах, запачканные вещи. На всех столах слой пыли толщиной в палец. Когда мы взялись за приготовленный для нас чай, то глотали его с такой брезгливостью, что он проходил через наше горло, как твердая пища… Но настоящим несчастьем показалась нам наша спальня. В этой голой, как клетушка в медресе, комнате с двух нескладных кроватей на нас жалко и уныло смотрели Два тюфяка без простыней. Из тюфяков торчали клочки шерсти, а наволочки были кофейного цвета. Моя жена в испуге попятилась назад.

– Вы не желаете посмотреть вашу ванную комнату?

Но у нас уже не оставалось сил, чтобы что-нибудь посмотреть. Кстати, с того момента, как мы вошли в этот дворец посольства, мы забыли о всех удобствах цивилизованной жизни.

– Ванную?

– Да, на этом этаже три ванные комнаты! Одна из них предназначена лично для посла!

Эта ванная была единственным местом, где имелась чистая вода. И то спасибо, обеспечил ее нам Джемаль Хюсню-бей. Однако вода в ванную подается ручным способом из резервуара. Как назло, вчера сломалась ручка насоса и с газовой колонкой тоже что-то случилось, а что именно – пока не удавалось установить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное