«Дипломат поневоле». Воспоминания и наблюдения

По-моему, самой большой из ошибок американского правительства было открытое пренебрежение к вторжению коммунистов в националистический Китай. Правда, Китай под гнетом феодального режима Чан Кай-ши начал разлагаться. Но Америка должна была пойти на все, как бы дорого ей это ни стоило, чтобы помешать переходу Гималаев с их четырехсотмиллионным населением в руки красных. Без Китая Азия становилась беззащитной.

В те времена, когда я заинтересовался китайским вопросом, один из американских дипломатов, хорошо в нем разбиравшийся, был назначен послом в Берн. По-моему, этот человек сыграл большую роль в сдаче армии Чан Кай-ши Мао Цзэ-дуну. Это был мистер Винсент, дипломатический советник генерала Маршалла. Впоследствии он был отстранен и обвинен комиссией по расследованию антиамериканской деятельности Маккарти в симпатиях к коммунистам. Когда я его спросил, почему Китай бросили на произвол судьбы, он ответил:

– А что мы должны были сделать? Продолжать и дальше помогать, видя, как доллары, предназначенные правительству Чан Кай-ши, остаются в карманах нескольких мандаринов – курильщиков опиума, а наше оружие офицеры националистической армии продают красным?

– Поскольку вы столкнулись с таким положением, вам следовало бы позаботиться о контроле!

– Нет, американцы ни в чьи внутренние дела не хотят вмешиваться. Это вопрос принципа[86].

Помню, что посол Америки добавил:

– Какую вы видите опасность в переходе Китая из рук Чан Кай-ши в руки Мао Цзэ-дуна? Будьте уверены, коммунистический Китай не менее националистичен, чем чанкайшистский, и он никогда не станет сателлитом России!

Мистера Винсента я считал взбалмошным человеком и тогда не принял всерьез его наблюдений и суждений. Но и в Швейцарии так думало большинство.

Статьи в печати, суждения в дипломатических и политических кругах о Китае выражали ту же точку зрения. Вернее, европейцы не придавали китайскому вопросу должного значения. Этот вопрос для них никогда не переходил границ академической дискуссии.

Однако вскоре именно китайский вопрос стал одной из самых сложных проблем Европы. Когда в 1951 году, во время своего повторного приезда в Берн, я нашел, что жизнь чувствительно подорожала, то спросил о причине этого у одного директора банка. Он мне ответил:

– Причина этого – война в Корее. Вы себе не можете представить, как поднялись цены на все сырьевые товары. Соединенные Штаты Америки скупали все, что находили. Они создали запасы, превосходящие всякие предположения. Поэтому европейские страны испытывают большие затруднения.

Ах, эти американцы! Что бы они ни делали – все было не впрок. Никто не хотел понять, почему они сейчас ввязались в войну. По мере того как уменьшалась Европа, суживался и горизонт европейских взглядов. Вчерашний универсальный европеец заботился только о своих каждодневных интересах: он стал обывателем.

И вот долгожданное солнце мира взошло в 1945 году над этим бедным, над этим потерянным западным миром! Чья и что это была за победа? Почему солнце мира, взошедшее над ним, светило тускло и мрачно? Вероятно, потому, что на самом деле это был не радостный восход, а закат погибающего мира, победа двух враждебных сил, не знающих, что они будут делать дальше и когда именно они столкнутся, подобно двум кометам, летящим из противоположных точек!

Июль 1949 года. Перед нами опять лежала дорога в дальние края, предстояло покинуть европейскую «обсерваторию».

ИРАН

Тегеран (1949 – 1951 гг.)

«Розы Исфагана, розы Исфагана, розы Исфагана!» Этим взволнованным восклицанием Пьер Лоти начинает свое произведение «К Исфагану»[87]. Мечтать по дороге в Исфаган о розах – для этого надо иметь, по меньшей мере, фантазию поэта. Что может быть легче для такого волшебника музы, как Пьер Лоти! Находись он в пустыне, на море, в рыбацкой хижине или во дворце шаха, стоит ему только закрыть глаза и пред ним предстанет любая картина. Много раз случалось, что Лоти на море видел пустыню, а в пустыне – море и находил в рыбацкой хижине тот уют, которого он не мог найти во дворце шаха. Разве не он превратил в Елисейские поля кладбище Караджаахмет, место, на которое и взглянуть страшно, разве не он пережил самую сладкую, самую чистую юношескую любовь в старой развалюхе в одном из бедных кварталов Эйюпа[88]…

Почему же с яростью обманутого вспомнил я его «Розы Исфагана», глядя с самолета на голодные солончаки иранской земли? Кстати, мы, турки, при одном только слове «Иран» уже вспоминаем розу и соловья. Будь я сильнее в персидском языке, чем во французском, я мог бы вспомнить «Цветник роз» Саади вместо «К Исфагану» Лоти. Может, на память могли бы прийти двустишия Хафиза и Омара Хайяма. Но я не вспоминал их. Даже знакомый припев из Хаамида: «Индия полна золота, Иран – страна, полная радости», и тот не приходил мне в голову…