Дисперсия

– История, – возразила третий оратор, – не знает примеров болезни, которая могла бы сравниться с Дисперсией. А то, что мистер Уоткинс называет безвредным, на деле медленно подрывало защитные силы нашего организма. Нас склонили к беспечности, а теперь нам приходится за это расплачиваться. Если мы хотим быть в безопасности, то должны расчистить вокруг Митона куда большее пространство. Как минимум, нужно расселить Ритер, Салтон, Дрейвиль и Боннертон. Пусть их обитатели живут рядом с людьми, которые могут видеть их круглый год. И не говорите мне, что это жестоко или несправедливо! Они получат точно такую же выгоду, что и мы: избавив себя от Дисперсии, мы заодно освободим от болезни их самих.

По коже Элис поползли мурашки, но мнения окружавших ее людей, судя по всему, разделились; женщина в нескольких рядах от нее пренебрежительно загоготала, в то время как другие ответили одобрительными возгласами. Ее мать была права, предположив, что десятая годовщина изоляции подтолкнет митонцев к переоценке своего решения, но подобное ужесточение мер предсказывали лишь самые беспросветные пессимисты.

Мистер Уоткинс дождался тишины. – У вас есть какие-то доказательства, миссис Кенворт?

– Они в могиле моего сына, – с холодной яростью в голосе ответила она. – Точнее, в тех его частях, которые мы так и не смогли похоронить, потому что они отделились от тела и стали невидимыми.

– Никто из нас не отрицает, что эта болезнь – настоящая трагедия, – сказал мистер Уоткинс, смягчившись в знак сочувствия, но не желая отклоняться от темы. – Но где доказательства, что виной этому именно Ритер и Салтон? Мы десять лет держались от них в стороне, но ситуация ничуть не улучшилась – разве не должны мы признать более вероятным, что гипотеза мистера Пемберти оказалась ошибочной?

Мистер Пемберти поспешил высказаться в свою защиту. – Если какая-то часть вашего тела входит в состояние, представляющее смертельную опасность для всего организма, но при этом совершенно естественное для ваших соседей, что же еще, кроме контакта с этими пресловутыми соседями, могло склонить его к подобному безрассудству?

От досады мистер Уоткинс ухватился за край своей трибуны. – А когда у вас истончаются носки и появляются поры в металлических инструментах, в этом тоже виноват Ритер?

– Не разговаривайте со мной, как с ребенком! – резко ответил мистер Пемберти. – Мы все прекрасно знаем, что фракционированное вещество рассеивается само по себе.

– Само по себе! – Мистер Уоткинс радостно ухватился за его признание. – Ее никто никуда не «переманивает»; это исключительно спонтанный процесс. Единственная разница между живой и неживой материей заключается в том, что наши тела прикладывают активные усилия, восполняя запас своих строительных блоков, благодаря чему могут сохранять целостность куда дольше, чем любое вещество, которое мы, очистив, оставляем без присмотра. Конечно, если эти усилия не приводят к цели, все заканчивается катастрофой – но с какой стати нам винить в этом наших двоюродных братьев и сестер, которые жили рядом с нами в течение сотен лет? Которые явно контактировали с нами куда активнее – ведь иначе мы бы попросту не были родственниками, верно?

Публика взорвалась смехом, хотя Элис и заметила несколько человек, встретивших похабную реплику неодобрительным взглядом, а сам мистер Пемберти, она была готова поклясться, и вовсе покраснел.

– Достаточно проследить в прошлое любую родословную, – заметила миссис Кенворт, – и окажется, что все мы когда-то были дикими животными. Но это вовсе не означает, что мы должны так жить и сейчас.

Собрание шло своим ходом, и трое ораторов продолжали выдвигать доводы в пользу своих мнений, совершенно не желая уступать своим оппонентам. Всякий раз, когда слово брал мистер Уоткинс, Элис ощущала прилив надежды; его речь казалась ей настолько здравой, что непременно должна была убедить каждого из слушателей.

Наконец, женщина, все это время таившаяся где-то за кулисами, вышла на сцену и объявила, что собрание подошло к концу. Элис поднялась вместе с остальными, но когда люди начали покидать зал, она просто стояла, продолжая пристально разглядывать сцену в попытке понять, как поступят ораторы. Мистер Уоткинс и миссис Кенворт остались, чтобы пообщаться с окружившими их остатками публики, но мистер Пемберти исчез без следа.

Элис вышла из конференц-зала и, шагая по своим же следам, вернулась на Кизиловую улицу. Большую часть пути по тому же маршруту следовала и значительная часть разошедшихся слушателей, и Элис, не надеясь узнать кого-нибудь из них со спины, все же ускорила шаг, нацелившись на самого быстрого из оказавшихся в ее поле зрения людей. Время было уже довольно позднее, и Элис не могла рассчитывать на то, что ей откроют, когда она постучит в дверь под номером 17, но искать другое прибежище ей было негде.

Она догнала мистера Пемберти, когда тот уже поднимался по ступенькам своего дома.

– Отец! – прокричала Элис. Ее голос показался жалобным даже ей самой, а самообладание неожиданно дало трещину.