Дитя Эльфа и Погремушки

Пару раз мы останавливались на автозаправках, если кто-то просился в туалет, и тогда все вываливались из салона автобуса, чтобы размять ноги, прикупить бутылку с водой и обязательные в дороге сладкие пончики в яркой глазури. Их было жутко неудобно есть, все пальцы, рот и одежда оказывались в крошках и липкой сахарной пасте, но зато они здорово притупляли чувство страха неизвестности, таящейся за поворотом.

Я практически не выходила из автобуса и, пока все прогуливались, болтали и высматривали что-нибудь подходящее для фотоснимка, сидела на заднем сидении, куда забралась еще на станции автовокзала успевшего стать чужим за те несколько последних дней города.

Больше всего я скучала по своей квартире. Мне нравился Эльбрус, его уединенность, ошеломительный вид на город, полыхающий огнями ночью и утопающий в деревьях днем. Даже зима, мягкая и бесснежная, была по-особенному красива чернотой оголенных веток и стволов, прорезающих голубое, обычно покрытое клокастыми облаками небо. Нравилось работать в галерее нательной живописи, сплетни Джой, тихое жужжание тату-машинок, перешептывание клиентов и зрителей за толстым стеклом. Нравилось привлекать к себе внимание, хоть иногда и становилось обидно замечать у других желание познакомиться, просто чтобы раз или два пригласить на вечеринку – похвастаться такой необычной гостьей перед друзьями. Спустя недолгое время забывали позвонить, встречи сводились на нет, редкие “давай выпьем вместе кофе” исчезали из жизни навсегда. Меня то ли боялись, то ли не понимали, но ясно одно: никто не хотел делать усилий, чтобы узнать получше.

Постепенно к такому привыкаешь. Тебе становится достаточно себя самой, и ты учишься ходить в кино одна на последний сеанс, не стесняясь отсутствия пары, брать заветные “места для поцелуев”, просто чтобы сесть удобнее, вытянуть ноги и разложить на свободное место ведерко с попкорном и пару бутылок воды.

По выходным я любила исследовать город, заглядывать в маленькие галереи живописи и современного искусства. Особенно радовалась, когда получалось попасть на открытие выставки – как тогда, в день знакомства с Тэдом…

Тэд… Он казался олицетворением этого города, но я поняла это только тогда, когда его не стало. Ему, в отличие от меня, не удалось выжить, упав с той высоты в злосчастную ураганную ночь. Когда приехала скорая, он уже не дышал. И я поверила на слово – проверить не хватило духа. Я не поехала на похороны, упорно отводила глаза от маленькой заметки в газетах и новости на телевидении всего на пару секунд: “Молодой человек упал с моста. Спасти его не удалось. Далее новости погоды…”.

Вот так обрывается жизнь человека, но это проходит незаметно для других, и только самые близкие могут погоревать несколько дней или недель, но лишь затем, чтобы вернуться в свою жизнь и однажды вовсе забыть того, кого с нами больше нет. Иногда, когда всплывет что-то на поверхность памяти, взгрустнется, вспомнится сумасшедший вечер с шампанским или футболка с надписью “Ненавижу футболки с надписями”. Вспомнятся прикосновения липкими из-за волнения и съеденного французского хот-дога пальцами и желание, чтобы это продолжалось бесконечно.

Автобус опять качнуло, боль из плеча ударила в голову, зазвенела по нервам, заискрилась на кончиках пальцев. Болела новая татуировка – последнее мое приобретение в галерее нательной живописи, куда приехала, чтобы уволиться: нечеткий полукруг, буква V в центре, выходящая за пределы полукруга, справа от нее две точки, слева: точка, точка, тире, точка. Я не знала значение этого символа, просто посчитала важным сделать это и прямо сейчас, не откладывая. Наплевала на рекомендации врачей отказаться от татуировок. Да и отец, когда увидит такую “красоту” на плече, вряд ли обрадуется – по его религии запрещалось раскрашивать тела какими-либо символами.

Опять удалось заснуть, и когда я проснулась, автобус как раз сворачивал на главную улицу небольшого городка, разросшегося из некогда совсем маленькой деревушки. По обе стороны покрытой битым асфальтом дороги рос низкий кустарник, дома, выложенные красным кирпичом, запылились и казались старше, чем есть на самом деле. Людей практически не видно – стрелка часов перевалила за двенадцать, что в любое время года означало нестерпимую жару, изредка разбавляемую порывами горячего ветра, швыряющего пригоршни песка прямо в лицо.

Я вежливо отказалась доехать дальше до противоположной окраины, где стоял дом отца – захудалая, совсем развалившаяся от времени церковь, – и вышла у одноэтажного здания автовокзала. Хотелось зайти в местное кафе, выпить стакан лимонада и прогуляться пешком, впитывая запахи и дорожную пыль города моего детства. Вот здесь, в тени старых, почти иссохших деревьев, я обычно сидела и смотрела на автобусы. Я всегда мечтала уехать и поэтому нестерпимо жаждала посмотреть на тех, кто по доброй воле ехал сюда, чтобы осесть на год или два. Или на всю жизнь.