Диверсант Петра Великого

Не надо думать, что я просто мел языком и сказки Петру рассказывал. Государь, несмотря на все огрехи молодости, обладал, как я успел убедиться, довольно неплохим кругозором. Видимо, сказались и домашнее обучение, и собственные занятия. Петр буквально запоем учил геометрию, черчение и математику, неплохо разбирался в географии. И вешать ему лапшу на уши, рассказывая о своих фантазиях, было себе дороже. Однако я помнил и то, что юный государь был очень увлекающимся и азартным человеком. И если такого удачно подцепить, то он может очень многое на кон поставить. На последнем я и решил сыграть…

– У меня, государь, столько военных придумок, что голова кругом идет. Есть и простые придумки, как штык и особые гранаты с дробом, а есть и сложные придумки. Дозволь мне, государь, все эти придумки сделать и тебе показать… Не пожалеешь. Такое сделаю, что никто другой даже помыслить не сможет, – выкладывая все это, я прекрасно понимал, что иду ва-банк. – А коли не сдюжу, то делай со мной, что захочешь.

Конечно же, я сильно рисковал. В глазах Петра я без труда читал сомнение, что было естественным. Ведь кого он видел перед собой? Мальчишку, который еще недавно пирожками торговал, который испугался тягот воинской службы. Об этом же, почти слово в слово, заявил и один из петровских приближенных, смотревший на меня, как на таракана:

– Что тут рядить, милостивец? Сколь таких уже было, не счесть! – Статный офицер с щегольскими усиками окатил меня волной презрения. – Ты, государь, ему честь оказал, при себе служить оставил, позволил науку воинскую изучать, а ентот что? Сопли по сусалам размазывать начал, палок испужался! – Слова свои он подкрепил смачным плевком, едва не угодившим в меня. – Одно слово – безродный шпынь, пирожечник. Палок ему еще дать, государь, и с голым задом за ворота отправить.

Чувствовалось, что чаша весов, на которых решалась моя судьба, качнулась не в мою сторону. «А я-то что разлегся? Ведь отметелят сейчас, и все, прощай, дом!» Боднув воздух головой, я привстал с земли:

– Дай мне месячишко, и покажу тебе скорострельные фузеи, с которыми умелый солдат десяток или даже два десятка врагов на поле боя остановит. А еще через месячишко представлю под твои очи таких солдат, что всемерно тебя удивят своим умением. – И, рванув на шее ворот камзола, глухо добавил: – Голову свою ставлю на заклад, что все исполню.

…Все-таки я выиграл у судьбы еще немного времени. Не знаю, как мне удалось убедить Петра и что он там вычитал в моих глазах, но карт-бланш на свои действия я получил. К государеву согласию мне также удалось выпросить еще много чего: и два десятка солдат со своими фузеями, запасом патронов и пороха, пару жеребцов с телегой и почти два рубля денег. Хватит всего этого на реализацию моих планов или не хватит, должно было показать лишь время.

Задумки мои, за которые я не побоялся даже свою голову на заклад поставить, были просты. Сейчас попасть на самый верх я мог несколькими путями. Первый, путь Меншикова из моей истории, был проверенным и, как показало время, реализуемым. Нужно было всего лишь быть верным Петру как собака, участвовать по всех его делах, мыслимых и немыслимых забавах, словом, стать его самой настоящей тенью. Другой путь, особенно для такого безродного нищего, как я, состоял в постепенном карьерном росте. Здесь тоже не все было гладко. Я не обольщался по поводу своего «полководческого» таланта и понимал, что вряд ли переживу будущую мясорубку предстоящих войн. Мне нужен был третий путь, где я бы не был шестеркой или подтирателем царской задницы или геройски погибшим за Отечество. Здесь я должен стать самостоятельной сильной фигурой, которую бы ценили и с которой бы старались не связываться. Для этого мне нужны были люди, лично мне преданные, готовые на многое, если не на все. Вот с этими мыслями я, прихрамывая и отряхивая пыль с камзола, прохаживался перед моими новыми подчиненными.

– Откуда сам? – подошел я к первому солдату, кряжистому мужику с щеткой русых усов и ручищами лопатой. – Ремесло какое знаешь?

– Из ковалей мы, господине. И батька коваль, и батька его коваль был, и его батька, – собственно, это и объясняло немалую ширину его плеч, и черные от въевшейся гари ладони.

Кивнув на это, я перешел к другому. Этот мордатый был рябой. Все лицо в небольших серых пупырышках. Казалось, коснись рукой, весь в гное окажешься.

– При боярыне Морозовой обретался. Холопствовал, господине, – окая, заговорил он.