Диверсант Петра Великого

– Я еще юнцом безусым был, а старики баяли, что колдуна здесь одного, спымав, держали. Лютый, говорят, быв, просто ужас. Одних душ православных загубленных на нем с тысячу. Волховал, сатанинскими зельями люд травил. – Старикан аж глазенки закатил, а у меня екнуло в груди от нахлынувших воспоминаний. – Баяли, что колдун сей мог любую бабу в девицу писаной красы обратить. Зельем своим прыснет разок, а то и два раза, и у девицы в заду прибавилось. Еще прыснет – и грудя выросли…

«Это же моя камера, где меня Иван Грозный в прошлое путешествие держал! Мать вашу! Точно она! Поворот приметный вот. Снизу булыдганы здоровенные… Блин, да он же про косметику говорит!»

– …С той поры, батюшка, дверца сия запечатана стоит. Кажный год прыскают ее святой водой, и батюшка святым крестом осеняет. А то, не ровен час, оживет сей колдун и начнет свои злодейства заново творити. – Наконец старик двинулся дальше, не переставая кряхтеть и вздыхать. – А вот тама, милостивец, и касатики нашинские сиднями сидят. О судьбинушке своей горюют… Вот они, душегубы, тати…

Он тыкал пальцами в толстые железные пруты, изъеденные ржавчиной, за которыми в темноте шевелилось что-то черное и вонючее. Потом старик зажег еще один факел, и мне, наконец, удалось рассмотреть сидельцев.

– Вот они, буйны головы, сидят. Супротив государя черное дело замыслили. – Старик водил факелом из стороны в сторону, освещая сидевших вповалку стрельцов. – Все здесь, господине. Местов уж нету, а их тащут и тащут, тащут и тащут.

Я же его уже не слушал, внимательно разглядывая сидельцев. Нужно было понять, кто мне нужен. «Стрелец, стрелец… И этот стрелец. Морды битые, синие. Куда мне они такие? У меня таких целых два десятка, царем одолженные. С ними только строем ходить да саблями махать. Не-е, не вариант». Видимо, все это на моем лице старик и прочитал, раз с кряхтением пошел дальше по коридору.

– Сичас, сичас, батюшка. Есть у меня ишо ребятушки. – Старичок хитро заулыбался, все время ко мне оборачиваясь. – Цельная шайка молодцов-убивцев. Один другого краше. Вот они, милостивец! Вон Абрашка дурень. Косая сажень в плечах, а умишком Христос обделил. Силы он, батюшка, немеренной. Когда брали его, с десяток боевых холопей разбросал. Троих, как курей, задавил голыми руками. К такому сунься только…

Огонь факела выцепил из темноты сгорбленную фигуру человека, сидевшего, обхватив колени здоровенными руками. За копной грязных спутанных волос не было видно его лица.

– А это Пали-цыган. Тоже с ними промышлял. Бают, жеребца у купца магометянского увел прямо со двора. А за жеребца тово серебра почти по весу давали! – Старик мотнул факелом, освещая следующего. – Рядышком стервец самый. Тать первейший. Самого боярина Шереметева Кузьму Ивановича придушить хотел. В опочивальню забрался. Пока дворня за этими бегала, он боярина жизни лишить хотел. А знаешь, батюшка, каких кровей сей убивец? – усмехнулся старик. – Из больших он. Батюшка его, боярин Одоевский, ранее в силе был. Окольничим у покойного государя. А как помер, именье его за долги казне отошло… Вишь, как оно повернулось. Тато боярин, а сынку яго Мишка-тать.

Хлопнув старика по плечу, я прервал его рассказ и кивнул на решетку. Тот, поколебавшись несколько мгновений, быстро зашумел здоровенными ключами.

– Ты, старче, постой-ка там вон. Здесь дело государевой важности. Вот тебе за труды. – Я кинул ему еще одну монетку.

Нутром чувствовал, что эти сидельцы именно те, кто мне нужны. Бывает у меня так. Находит что-то такое, и ты понимаешь, что на верном пути. Вот и сейчас нахлынуло на меня что-то похожее…

– Слушайте меня внимательно. Повторять не буду. – Я обвел глазами притихших людей и остановил взгляд на сыне боярском, который, у меня не было никаких сомнений, верховодил всей этой средневековой ОПГ. – За душегубство вас повесят или, того хуже, четвертуют. Только-только стрельцы бунтовали, и сейчас никто с вами церемониться не будет. Повесят… тебя, тебя, тебя, – я тыкал пальцем в одного за другим. – И тебя, и тебя. Всех вас к ногтю, если меня слушать не будете. Дотумкали? Что глазенками хлопаете? Я вам новую жизнь предлагаю. От государя помилование. Все грехи ваши спишутся, к семьям живыми вернетесь. Еще и серебра заработаете…

Все. Я устало махнул рукой и, звякнув массивной решеткой, оставил их одних. Предложение сделано, и теперь все зависело только от них. Правда, что тут было думать? Только сумасшедший бы стал раздумывать тогда, когда ему предлагался шанс остаться в живых.

Какое-то время там стояла тишина. Потом раздалось какое-то шебуршание и сразу же яростный шепот. Наконец за прутья решетки ухватились чьи-то руки, и показалось серое лицо.

– Сладко поешь, господине, аж заслушалися, – прохрипел тот самый сын боярский, почти вися на решетке. – По утрему нам дыбой грозили, а вечор уже прощение сулят. Даже вона к женкам и деткам отпустят да серебришка отсыплят… Кто ж супротив такого пойдет. Мои сотоварищи согласны. У меня же токмо просьбишка, господине, имеется.