Длинные тени

Как только Германия захватила Польшу, руководитель особого сектора имперского гестапо Адольф Эйхман вызвал к себе представителей еврейских общин Берлина, Вены, Праги и некоторых других городов и заявил им, что недалеко от Люблина отведена обширная автономная территория, где евреи, в соответствии с принятым законом, будут управлять своими делами. Тайны из этого не делали, так как Эйхман потребовал, чтобы ему в кратчайший срок представили подробные списки молодых, здоровых людей, готовых добровольно отправиться в этот край. Помимо одежды и денег они должны взять с собой инструменты и даже сельскохозяйственный инвентарь. Транспортом их обеспечат. Потом, когда они как следует устроятся, вызовут к себе родных.

Первым, кто безоговорочно принял предложение Эйхмана, был представитель венской общины. В те дни, когда составлялись списки добровольцев, однажды, возвращаясь домой, я почувствовал, что кто-то идет за мной следом. Я попытался было свернуть в ближайший двор, но тут же услышал окрик: «Шлок, остановитесь!»

Шлезингер поднялся с места:

— Это был Август?

— Нет, — ответил Шлок, — Августа я бы узнал по шагам. Это был его человек.

МЕЖ ДВУХ ОГНЕЙ

Шлок вздрогнул, словно мороз пробежал по коже. Другому Берек не дал бы продолжать рассказ и занялся бы с ним как с больным. Как врач он и обязан был это сделать, но именно сейчас разговор принял такой оборот, что или Шлок вот-вот сам откроется, признается в своей низости, или Берек вынужден будет заговорить с ним в открытую. Скорее последнее, ибо похоже, что Шлок не испытывает угрызений совести, и если он роется в своей памяти, то лишь для того, чтобы как-нибудь обелить себя, вызвать к себе сочувствие.

И один, и другой будто забыли о времени, о том, что ночь состоит из часов и минут.

— Я, должно быть, изрядно вас утомил, — сказал Шлок, — и вы, наверное, думаете, вот попался докучливый человек! Поверьте мне на слово, это не так. Скорее — наоборот. Я никогда до этого не думал, что, когда выговоришься, становится так легко на душе. Но вы должны меня понять: пережитое сказывается к старости, а если тебя еще одолевают тяжкие болезни и тебе подвернулся случай, когда ты можешь и хочешь выложить все как на духу, — тут уж не откладывай на потом. В вашем возрасте еще можно на что-то рассчитывать, а мне уже поздно. Я бы только просил вас выключить люстру. Она сияет как солнце в разгар лета. Достаточно одной настольной лампы.

Берек выполнил его просьбу и дал ему возможность оказаться в тени.

— Прошу прощения, — стал оправдываться Шлок, — что я распоряжаюсь у вас, но я не переношу яркого освещения. Я готов укрыться даже от дневного света. Эту мою болезнь ни один врач не возьмется вылечить. А вы как думаете? Не иначе оттого что вы близко к сердцу принимаете чужие беды, я сегодня с вами так разговорился. Так вот, слушайте дальше. Когда во дворе, куда я завернул, меня окликнули и я обернулся, то сразу догадался, с кем имею дело.

Передо мной стоял здоровенный парень — такому ничего не стоит одним ударом быка свалить. Он окинул меня пренебрежительным, сверху вниз, взглядом. Стоим мы так друг против друга, не произнося ни слова, пока я не додумался сунуть руку в карман и как бы невзначай достал рейхсталер — для меня тогда это было целое состояние. А вдруг, подумал я, мне удастся от него откупиться.

«Нет», — покачал он головой и протянул мне какую-то бумагу. Это оказался «привет» от Августа — приказ явиться в Вену. «И не вздумайте увильнуть, — добавил верзила, — от нас никуда не убежишь! От каждого мы требуем послушания и дисциплины. Завтра в пять часов вечера вы должны быть на гамбургском вокзале, я вас посажу в поезд, а в Вене вас встретят. Полагаю, что жить вам еще не надоело и вы не попытаетесь уклониться от выполнения приказа».

Задавать вопросы было бесполезно.

Перед взором Берека предстал совсем другой, давнишний Шлок…

Куриэл совершенно обессилел, таял на глазах. Ему обещали при первой возможности прислать врача. И вот как-то поздно вечером Шлок привел доктора, только что прибывшего с эшелоном узников из Голландии. Доктор и Куриэл тогда проговорили всю ночь напролет, и Берек по сей день помнит многое из того, что он тогда услышал.

— Герр Абрабанел, — спросил его Куриэл, — а вам известно, куда вы прибыли?

— Я об этом узнал со слов капо. И еще он мне сказал, что от каждого прежде всего требуется послушание и дисциплина.

«От каждого требуется послушание и дисциплина»… Теперь, тридцать восемь лет спустя, Берек узнал, от кого Шлок впервые услышал эти слова. Берек вспомнил, как тогда, на следующее утро, Шлок пришел, чтобы увести Абрабанела. Как только за ними закрылась дверь, капо тут же замахнулся на доктора палкой. Правда, бить его не стал. Куриэл тогда заметил: «Шлоку ничего не стоит избить любого ни за что ни про что. Ничтожный человек». На что Берек отозвался: «Ничтожный, говорите, — чудовищный! Чтобы продлить свою жизнь хоть на час, он готов погубить десятки других».