Дневная битва

Она почти дошла до цели, и вдруг стражник-шарум ущипнул ее за мягкое место. Понадобилась вся выдержка, чтобы не сломать ему руку, и несколько глубоких вдохов, чтобы не убить голыми руками вместе с дружками-воинами, когда они с гоготом двинулись прочь. Будь Инэвера в белом, не колебалась бы – и была в своем праве. А в черном – кто поверит слову даль’тинг против слова шарума?

«Надо чаще наведываться на базар, – подумала она. – Я утратила связь с простолюдинами».

Ее отец стоял у входа в материнский шатер и зычным голосом завлекал перспективных покупателей. Годы пощадили Касаада, хотя виски тронула седина. Деревяшка сменилась красивым протезом из полированного дерева, который пружинил и был оборудован сочленениями. Касаад не расстался с тростью, но чаще помогал ею – обращался к зевакам и указывал на товар, – чем опирался на нее.

«По-прежнему трезвый», – подивилась Инэвера. И у нее потеплело на сердце, когда он раскатисто рассмеялся – не как шакал в компании пьяных шарумов, а смехом счастливого человека с миром в душе.

Он разительно отличался от себя прежнего, и Инэвера с трудом верила, что ее отец – человек, который убил Соли.

Посредством дыхания она могла удержать слезы, но позволила им пролиться. Их скрыли пот на лице и плотное черное покрывало даль’тинг. Зачем сдерживать плач по брату или опять-таки по отцу? Казалось, той ночью умерли оба, а Манвах приобрела нового, более достойного мужа, хотя и не шарума.

Материнский шатер с годами разросся и превратился в разнородное предприятие, где занимались далеко не одними корзинами. И это хорошо, так как пальмы, что служили сырьем, оказались за сотни миль к югу. Взамен появились гобелены и ковры, а также плетеные изделия из местных материалов – ивовых прутьев и кукурузной шелухи. Еще имелись рулоны сукна, посуда, фимиамницы и сотня других товаров.

Инэвера не раз предлагала Манвах посоветоваться с костями, как поступал дама Баден, стремившийся упредить соперников, но мать неизменно отказывалась. «Использовать магию дама’тинг, чтобы набить кошелек, – значит грешить перед Эверамом, – сказала она однажды и подмигнула. – Да и дело лишится прелести».

– Благослови тебя Эверам, достопочтенная мать, – произнес мальчик, когда Инэвера вошла в шатер. – Что-нибудь ищете? Чем могу услужить?

Инэвера взглянула на него, и у нее защемило сердце. Он носил одежду бурого цвета, еще не созрел для Ханну Паш, но ей почудилось, что перед ней стоит Соли – или мальчик, которым он некогда был. Она машинально встрепала ему волосы, как делал ей брат. Жест получился чересчур фамильярный, и мальчик опешил.

– Прости, – улыбнулась она. – Ты напомнил мне брата, которого давно забрала ночь.

В ответ на непонимающий взгляд она еще раз взъерошила шевелюру мальчика.

– Я сперва присмотрюсь, но кликну тебя, когда что-нибудь выберу.

Мальчик кивнул, рад-радешенек убежать.

– У Касаада все дети похожи, и не важно, от какой они жены, – послышался голос. Инэвера обернулась и увидела мать. В черных одеждах или нет, они всегда узнавали друг дружку. – И я задумываюсь, не отослал ли назад Эверам в своей мудрости душу моего первенца, которого отнял слишком рано.

– Твоя семья благословлена множеством красивых детей.

– Ты продаешь глину? – осведомилась Манвах.

Инэвера кивнула, и она продолжила:

– Я уже говорила твоему посыльному, что цена завышена.

– Может, обсудим это наедине? – предложила Инэвера с поклоном.

Манвах кивнула и проводила ее через шатер к каменной двери. За шатром стояло большое здание, в котором жило семейство и хранились самые ценные товары. Манвах вошла в кабинет со столом, заваленным счетными книгами и письменными принадлежностями. Еще там были два стула земледельческой работы и уголок для плетения.

Манвах повернулась, распахнула объятия, и Инэвера с радостью в них упала.

– Ты уже годы не заходила, – пожурила ее Манвах. – Я начала думать, что Дамаджах забыла родную мать.

– Ни за что, – откликнулась Инэвера. – Если бы ты хоть словом…

Манвах остановила ее жестом.

– Двору Избавителя незачем знать, что отец Дамаджах – хаффит, а меня не волнуют интриги и дегустаторы ядов. Мои сестры-жены принесли мне детей и внуков, и я достаточно часто вижу свою дочь и ее сыновей, пусть и смотрю на них из толпы.

Манвах высунулась за полог, хлопнула в ладоши, и юная девушка внесла серебряный сервиз с дымящимся чайником. Не тронув стульев, они перешли на разложенные в ткацком углу подушки и опустили поднос на пол. Манвах разлила чай, и обе, оставшись с глазу на глаз, убрали капюшоны и покрывала, чтобы взглянуть друг на дружку. У Манвах прибавилось морщин, а в длинных, перехваченных золоченой тесьмой волосах появились седые пряди. Она все еще была красива и излучала силу. Инэвера расслабилась. Здесь – единственное место на свете, где она могла быть собой.

Манвах указала носиком чайника на горку гибких ивовых прутьев:

– Не совсем пальма, но мы приспосабливаемся к новому пути Избавителя.