Дневная книга

Когда мы приехали в Котор, стояла тихая, безветренная погода. Лодки покачивались над своими перевернутыми отражениями, и казалось, будто моря нет вовсе. По белым склонам гор скользили черные тени облаков, похожие на быстро плывущие озера.

– Вечером здесь достаточно вытянуть руку, и ночь упадает тебе прямо на ладонь, – сказал он.

– Не говори, где твой дом, – попросила я, надевая головку ключа на палец, – мне кажется, я сама найду дорогу к нему, ключ приведет меня прямо к замочной скважине.

Так оно и получилось. Следуя за устремившимся к замку ключом, я оказалась на небольшой площади. Это была, как выяснилось, Салатная площадь, именно на ней находилось обиталище его предков – которский особняк семейства Враченов. На доме стоял номер двести девяносто девять.

– Что значит «врачен»? – спросила я его.

– Не знаю.

– Как не знаешь?

– Не знаю. Это по-сербски, а я не знаю сербского.

– Не валяй дурака! – воскликнула я.

На миг мы задержались под фамильным гербом. Над нашими головами два каменных ангела держали ворона на золотой ветке.

– Настоящая древность, – рассказывал он мне о доме, – в нем обитают звуки, которым более четырехсот лет. После Второй мировой войны, при коммунистах, особняк был национализирован. Недавно здешние власти вернули его нашей семье. Я знаю, что в четырнадцатом веке здание принадлежало вдове Михи Врачена, госпоже Катене. Катеной звали и мою мать…

Стены особняка были отделаны штукатуркой из красной кирпичной крошки. Но меня заинтересовало не это. Я сгорала от нетерпения увидеть дом изнутри. Повернула ключ в замке. Во дворе стоял каменный колодец. Огромный, еще более старый, чем особняк, он был наполнен звуками XIII века. Как только мы вошли, на меня повеяло запахами, которые пережили не одно столетие, и я подумала, что враждебный дух любого жилища может на самом пороге отпугнуть женщину, не позволив ей войти. Дом был невероятно запущенным и грязным. Тут же я увидела расходящуюся на две стороны лестницу. И сразу ее узнала. Стены вдоль лестницы были украшены фресками какого-то итальянского живописца по имени Наполеон д’Эсте. Впрочем, вовсе не это было самым важным. На верхней площадке, где сходились обе лестницы, висели два прекрасных женских портрета, написанные в полный рост.

– Их-то я и хотел тебе показать, – сказал Тимофей. – Вот эта, справа, темноволосая, – моя тетка, а другая – мать.

В позолоченных рамах я увидела двух красавиц, одна из которых была изображена с изумительными зелеными серьгами на фоне волос цвета воронова крыла; вторая, еще красивее первой, была совершенно седа, хотя так же молода и стройна. На руке ее красовался перстень с дорогим сардониксом, и в нем я узнала головку того самого ключа, который сейчас находился у меня на пальце. Оба портрета, как сообщала подпись на полотне, принадлежали кисти одного художника – Марио Маска-релли.

Между тем нас никто не встречал. Напрасно я с нетерпением оглядывалась, ожидая увидеть его мать, госпожу Катену, или хотя бы тетку. Так никто и не появился. Мозаичный пол из дерева и кости и инкрустированные двери привели нас в комнату на втором этаже, а потом и в маленькую домашнюю церковь, расположенную над входом в особняк. В полумраке церкви, стоя на коленях, молилась какая-то старуха. Я подумала, что, возможно, это его мать или тетка, но, когда спросила Тимофея об этом, он сладко улыбнулся:

– Да нет, это Селена, наша старая служанка.

В третьей комнате я увидела поясные портреты тех же двух красавиц, чрезвычайно похожих друг на друга. На теткином портрете была изображена гитара, а на портрете матери – одна из церквей Котора. На заднем плане обоих полотен виднелись сценки которского карнавала. Тут он сказал, что тетка завещала его будущей избраннице свои драгоценные серьги.

– Правда, при одном условии, – добавил он, – моя возлюбленная должна уметь играть на гитаре. Судя по всему, серьги предназначаются тебе.

Тогда я спросила:

– Но где же они?

Тимофей ответил, что они обе давно мертвы.

– Разве серьги могут умереть? – удивилась я, на что он опять улыбнулся и вынул из кармана пару чудесных серег итальянской работы, похожих на две зеленые слезы. Это были те самые серьги, которые я видела на портрете его тетки на лестнице.

– И мама, и тетка давно умерли, – пояснил он. – Мать я едва помню, а тетка была мне вместо матери. Ты видела, как красивы были обе…

Я принялась извиняться, он вдел серьги мне в уши, поцеловал меня, и мы продолжили осматривать дом. В одной из комнат я обнаружила две постели – мужскую и женскую. Мужская постель была повернута в сторону севера, женская – в сторону юга. Мужская была узкой койкой, взятой, видимо, с какого-то судна. Женская представляла собой огромную кровать из кованого металла, опиравшуюся на шесть ножек и украшенную латунными шарами. Она была такой высокой, что на ней можно было накрывать ужин, как на столе.

Зеленые серьги у меня в ушах вдруг начали источать незнакомый аромат. Он немного напоминал тот самый сладковатый немой аккорд Тимофея.

– Что это за кровать? – спросила я его, указывая на ложе из кованого железа.