Дневная поверхность

Узкие каменные кельи, в которых жили и оплакивали погибших на родине обитатели монастыря, расположены как боевые ячейки вдоль наружных стен башен. Островерхий вход в кельи настолько низок, что пройти через него можно, лишь сильно согнувшись. Внутри только каменные лежанки. Окон нет. Вместо них в каждой келье — узкая амбразура в стене и косая бойница в полу, чтобы поливать расплавленной смолой и забрасывать камнями противника.

За тысячи верст ушли от войны беженцы к этим мирным зеленым холмам. Здесь они строили, пахали, разводили скот. Сначала делали все это словно во сне, повинуясь лишь инстинкту самосохранения. Работали, чтобы не думать, доводили себя до изнеможения, чтобы не чувствовать. Они слушали пение хора, а слышали стоны распятых и сжигаемых заживо; они глядели на работающих в поле крестьян, а видели тела и лица своих близких, изрезанные кривыми ятаганами; они зажигали свечи, и в мерцающем огне виделось им чадное пламя пожаров.

Но вот однажды ранним весенним утром монах-землероб вышел в поле. Солнце только всходило. Поле было вспахано и засеяно. Оно еще чернело комками земли. Еле виднелась в нем почти призрачная зелень всходов. Землероб склонился к борозде. Маленький росток пшеницы, казалось, чудом пробил землю. Только-только проклюнулся и стоял неподвижно, свесив два острых листика, словно обессилев от неимоверных трудов. Между листками блестела мутная капля, как пот на лице работника. В тонком, нежном, еще белесом ростке угадывалась могучая плодоносящая сила, которая вскоре яркой и сочной зеленью неотвратимо покроет все поле, заставит тянуться вверх окрепшие стебли, набухать и тяжелеть зерна в колосьях.

Глаза землероба были уже много лет сухими, как высохшие озера. Он припал к теплой, не остывшей за ночь земле и поцеловал ее.

Высоко в небе пел жаворонок. Тихо гудели пчелы.

Вдруг на неоседланных конях проскакала ватага ребятишек из соседней деревни, гоня табун лошадей на водопой к реке. Среди них — знакомый беженцу Влэдуца, сирота, деревенский подпасок.

Влэдуца еще совсем маленький, но крепко держит он веревочные поводья, смело блестят его черные глаза, изо всех сил стукает он лошадь босыми пятками, стараясь вырваться и скакать впереди всех, острые лопатки так и ходят под тонкой, гладкой, уже загорелой кожей.

«Надо будет сделать ему бурку, — размышляет беженец и усмехается сам себе. — Нехорошо джигиту без бурки! Черной шерсти полно на сукновальне. А серебряную тесьму на ворот и застежки выпрошу у отца эконома».

Он встал и пошел к крепости.

Время, тихая, щедрая природа, доброта мирных людей, окружающих изгнанников, начали брать свое. Души, испепеленные огнем, залитые кровью, стали возвращаться к жизни.

Не забыть погибших. Не вытравить из сердца печали. Не заглушить беспокойства и тоски по родной земле, которую пришлось покинуть навеки.

И все же… Жизнь возвращалась, а вместе с ней возвращались надежды и счастье…

Но война, громыхая и сметая все на своем пути, пришла и сюда, в эти тихие, мирные края.

Огромное войско польского короля Яна Собесского вторглось в Молдавию.

Древняя столица Сучава была беззащитной. Еще за десять лет до этого под давлением турок были разрушены ее укрепления.

Лишь Замка стояла на пути к Сучаве. Но этой маленькой крепости интервенты не придавали никакого значения. Они только собирались разместить в ней войсковые интендантские склады…

Утром монах-землероб, собираясь на работу, взглянул в амбразуру.

По полю двигались войска. Полированные железом и медью сверкали на солнце доспехи наемных австрийских ландскнехтов; гонведы в расшитых золотом мундирах горячили коней, высоко вздымались бунчуки с конскими хвостами; как на параде, держали строй голубоглазые рослые уланы под хоругвями с изображениями ченстоховской божьей матери. Орлы грозно взмахивали крыльями на золоченых шлемах всадников и на тяжелых бархатных знаменах.

Впрочем, самим обитателям монастыря, возможно, ничего особенно не угрожало. Христианнейшему католическому королю не пристало убивать единоверцев-христиан, смиренных служителей бога, хотя бы и иной церкви. Их, вероятнее всего, просто выселили бы куда-нибудь поблизости на время военных действий.

Притаившись в укромном уголке, они могли бы переждать конца войны, а затем вернуться к себе в монастырь или построить новый.

Но королевские кони топтали зеленые нивы, в воздухе потянуло гарью с полей, языки пламени поднялись над окрестными деревнями. И впервые за время существования Замки под сводами его загремел набат.

Беженцы не струсили, не изменили, не отплатили неблагодарностью за гостеприимство своей новой родине.

Когда надменный король повелительно постучал железной перчаткой в ворота крепости, над параклисом поднялось боевое знамя молдавской короны с изображением головы зубра со звездой между рогами. Тщетно трубили в серебряные трубы королевские герольды, вызывая на переговоры обитателей крепости.

Загадочный гарнизон молчал. Монахи-воины знали свой долг и свою судьбу. Вытянув длинноствольные боевые мушкеты, закатав рукава черных ряс, припали они к бойницам.