Дневник. 1873–1882. Том 1

Пороховщиков так же много, очень много говорит, так же не без способностей, очень ретивый [но и много делающий]. По собственным его словам, он был главным в Москве вербовщиком добровольцев, отправленных Славянским комитетом в Сербию. Он рассказывает, как ежедневно тысячи человек всякого звания толпились у него в доме, на лестнице, на улице, чтобы получить билет и пособие для отправления в Сербию. Поэтому-то преимущественно у него на совести судьба этих тысяч людей, теперь обреченных, может быть, на гибель, в случае подавления сербского восстания. Он хлопочет, чтобы правительство снова оказало поддержку Сербии и приняло какие-либо меры, чтобы спасти славянское дело от печальной развязки. При этом Пороховщиков много говорил о настроении русского народа, об опасности, угрожающей, по его мнению, правительству в случае, если будет продолжаться видимое бездействие и равнодушие к славянскому делу.

В этом смысле Пороховщиков говорил и Игнатьеву, и графу Адлербергу, и мне, и всем, кого только здесь встречал; сегодня он должен быть у князя Горчакова и даже надеется быть принят государем. Мыслимо ли было в прежнее время, чтобы частное лицо, которого имя даже не было известно в правительственных сферах, осмелилось прямо явиться с советами высшему правительству, самому государю и заявлять требования от имени всего русского народа. При настоящем настроении можно вперед сказать, что рассказы и фразы Пороховщикова произведут впечатление.

Между тем вчера утром получена из Вены успокоительная телеграмма насчет ответа австро-венгерского правительства. По словам Новикова, император Франц-Иосиф при прощальной аудиенции графа Эльстона вручил ему ответное письмо, в котором выражает полное согласие на предложение русского императора о совместном вооруженном вмешательстве. Из Лондона еще нет положительного ответа; только сегодня назначено там совещание министров по вопросу о русских предложениях.

Несмотря на это, государь вчера же решил приступить к мобилизации войск Одесского, Харьковского и частью Кавказского округов, чтобы в случае надобности ввести наши силы одновременно с австрийскими как в Европейскую Турцию, так и в Азиатскую. Государь озабочен тем, чтобы наши войска были готовы к наступлению не позже австрийских. Я предложил теперь же приступить к тем распоряжениям, которые требуют больше времени (к покупке лошадей и заготовлениям интендантским), не произнося пока слова мобилизация. Князь Горчаков и Игнатьев одобрили это мнение мое; после обедни (по случаю дня рождения великого князя Павла Александровича) и завтрака государь вторично потребовал меня, вместе с князем Горчаковым и Игнатьевым, и тут окончательно было решено приступить к распоряжениям в предложенном мною порядке, имея в виду окончательно объявить о мобилизации войск тогда только, когда не будет уже сомнения в необходимости вооруженного вмешательства.

Я несколько раз обращал внимание государя и дипломатов на крайне невыгодные условия предпринимаемой кампании в позднее осеннее время года и при совершенной беззащитности черноморских берегов, если Англия откажется от содействия своим флотом. На беду нашу, распоряжения, сделанные мною при поездках в Керчь, Очаков и Севастополь для защиты этих пунктов, не могли еще быть приведены в исполнение; хотя работы и начаты, при побуждениях с моей стороны, однако же нужно много времени на перевозку больших орудий из Кронштадта и Петербурга и мин для одесского порта, который решено также привести в оборонительное положение.

Для приведения в исполнение нового высочайшего повеления я должен был работать целый день: рассылать телеграммы, писать во все части Министерства, так как вчера же вечером отправили очередного фельдъегеря, с которым нужно было послать и обыкновенные, текущие бумаги. Очень некстати пришлось вчера же празднество в честь великого князя Павла Александровича; после фейерверка, когда начали сбираться к танцам, я скрылся и проработал до поздней ночи. Эти увеселения вовсе не клеились с общим настроением духа и опасениями за будущее.

23 сентября. Четверг. Вчера вечером опять пришел ко мне Пороховщиков, чтобы передать мне разговор, который он имел с самим государем, разговор, длившийся полтора часа. По словам Пороховщикова, государь принял его до такой степени милостиво, что вошел с ним в самые задушевные объяснения, два раза даже заплакал и как будто оправдывал свои действия. Я не поверил бы такой неуместной со стороны государя откровенности и доверчивости к человеку, которого он видел в первый раз и которого имени даже не знал, если б в рассказе Пороховщикова не узнавал выражений, прежде слышанных мною. Пороховщиков является каким-то трибуном народным, он заявляет ожидания и надежды от имени народа, и верховный владыка 80 миллионов подданных считает нужным поведать перед этим самозваным представителем народа сокровенные свои мысли, заботы и предположения!