Дневник. 1873–1882. Том 1

Выдержав 10-дневный карантин и не совсем еще оправившись, я решился, однако же, выехать вчера, чтобы воспользоваться приездом в город великого князя Константина Николаевича и откланяться ему здесь, взамен поездки в Павловск. К тому же на нынешний день назначено было в Комитете министров обсуждение злополучного дела о Медико-хирургической академии. Дело это тянулось так долго, что, казалось, не было уже и повода торопиться c решением его. Но сейчас многие из членов Комитета министров, не исключая и самого Грейга, а также председателя, генерал-адъютанта Игнатьева, готовятся покинуть столицу на всё летнее время; да и я только ожидаю выздоровления, чтобы также уехать. Приходилось или отложить дело до осени, или немедленно же разрешить его в нынешнем заседании Комитета.

Генерал Игнатьев и Грейг приезжали ко мне под предлогом визита к больному, но в действительности – чтобы предварить меня о предстоявшем заседании и получить мое согласие на немедленное внесение дела на обсуждение Комитета. Я изъявил согласие, хотя здоровье мое далеко еще не поправилось; но для меня слишком тягостна продолжительная неопределенность судьбы Академии, так же как и для нее самой.

Давно уже известно моим коллегам, что вопрос этот я считаю своим личным вопросом и в случае передачи Академии в Министерство народного просвещения не останусь военным министром. Поэтому сегодняшнее заседание имело исключительное значение. Посетившие меня еще вчера Игнатьев и Грейг предупредили, что в заседании примет участие великий князь Константин Николаевич.

Это крайне удивило меня, тем более что при вчерашнем моем свидании с его высочеством была речь о назначенном на сегодня заседании и ни малейшего с его стороны намека на намерение участвовать в заседании. Да и какой для него интерес могло представлять дело о Медико-хирургической академии? Теперь припоминаю, что уже гораздо ранее доходили до меня слухи, будто великий князь поддался влиянию одного врача из академических профессоров, горячо ратовавшего за передачу Академии. Умалчиваю о том случайном поводе, которому сплетни приписывают это влияние ученого врача на великого князя. [История несколько скандалезная: у любовницы Константина Николаевича (актрисы Кузнецовой) заболел ребенок; великий князь встревожился, рассылал ночью за докторами; двое отказались приехать, но третий, Флоринский, приехал, и хотя ребенок все-таки умер, однако же случай этот сблизил Флоринского с великим князем, и раз, находясь с ним в среде незаконной его семьи, доктор занялся внушением великому князю необходимости отделения Академии от Военного министерства. Константин Николаевич, легко увлекающийся посторонними влияниями и действующий всегда порывами, без сдержанности, исполнил обещание, данное Флоринскому, и совершенно неуместно явился в заседание Комитета министров.]

Как бы то ни было, появление в Комитете его высочества было невыгодным для меня предзнаменованием. Министр финансов Рейтерн, на которого я мог рассчитывать более, чем на других, не приехал в заседание, а прислал за себя Гирса. Также и представителями министерств внутренних дел и юстиции явились в заседание товарищи министров – князь Лобанов-Ростовский и Эссен. Напротив, Абаза приехал, несмотря на болезнь.

Перед открытием заседания я заявил коллегам, что постараюсь воздержаться от всякого участия в прениях и ограничиться представлением Комитету тех объяснений или справок, какие могут понадобиться. Граф Толстой, к удивлению моему, заявил то же самое в начале заседания. Комитет как будто готовился к сражению. Первым начал говорить Грейг как председатель комиссии, на которую было возложено предварительное разъяснение обстоятельств спорного дела; он являлся в качестве следователя, которого голос имел особенное значение; он один из всего Комитета изучил дело, выслушав в течение почти целого года бесконечные толки, показания и справки обеих сторон. Можно было думать, что он будет клонить на сторону графа Толстого, давнишнего своего приятеля и товарища по морскому министерству. Каково же было общее удивление [и, не скрою, мое удовольствие], когда Грейг начал положительно вести речь в пользу оставления Академии в военном ведомстве.

Длинная и дельная речь такого компетентного судьи дала вопросу решительный оборот; прочие члены Комитета – Валуев, Абаза, даже князь Сергей Николаевич Урусов – заговорили в том же смысле; даже сам граф Толстой и союзник его – представитель Министерства внутренних дел князь Лобанов-Ростовский – сделались уступчивыми и, казалось, готовы уже были отступиться от своего домогательства, как напоследок поднял голос великий князь Константин Николаевич в смысле диаметрально противоположном всему, что говорилось до него.