Дневник. 1873–1882. Том 1

Дело именно в том, что в эти отчеты включаются преждевременные заключения контроля по вопросам спорным, еще не разъясненным, и суждения не об одной правильности расходов, но вообще об образе действий управлений, министерств, даже высших коллегиальных учреждений, пользующихся по закону правом окончательного решения. Вот эти-то притязания Государственного контроля на универсальную компетентность, на высшую авторитетность и подают повод к беспрестанным пререканиям между министрами и государственным контролером.

18 марта. Четверг.

Перед докладом заехал к канцлеру, который желал переговорить со мной о двух заботивших его предметах: во-первых, по случаю приезда генерал-майора Франкини, которого великий князь Михаил Николаевич прислал сюда, чтобы лично настоять на проведении задуманной кавказским начальством новой экспедиции от Красноводска к текинцам, на что не последовало высочайшего соизволения в прошлом феврале; а во-вторых, по делам Герцеговины. Князь Горчаков очень опасается, чтобы государь не поколебался в прежних своих решениях: всякое наше движение в сторону Мерва встревожило бы опять английское правительство; опасно было бы растравлять эту больную рану англичан, и приехавший на днях из Лондона наш посол граф Шувалов весьма прямо выражал по этому предмету свои опасения. Осторожный и сдержанный лорд Дерби в разговоре с графом Шуваловым сказал, что движение наше к Мерву есть casus belli[78]

.

Канцлер убедительно просил меня при докладе государю отстоять прежнее решение, сообщенное мною великому князю Михаилу Николаевичу в письме от 19 февраля. Я исполнил желание канцлера и через час обрадовал и успокоил его, привезя известие, что государь остается твердо при прежнем своем приказании, чтобы кавказское начальство в точности руководствовалось инструкцией, данной в начале прошлого года относительно образа действий в Закаспийском крае.

Что касается герцеговинских дел, то князя Горчакова тревожила мысль, вынесенная им из последнего разговора с императрицей: по ее представлениям, дипломатия наша не довольно энергично действует в пользу христианского населения Турции. Этот взгляд может иметь влияние и на самого государя. Канцлер прочел мне последние свои инструкции нашим послам в Вене и Константинополе (Новикову и Игнатьеву), в которых развивалась та основная мысль, что нам нет повода не доверять австрийской политике, пока во главе ее стоит Андраши; что враждебные ему партии стараются раздуть славянский вопрос в надежде сломить шею Андраши, которому, по чувству самосохранения, необходимо искренно и решительно вести дело в том именно смысле, в каком мы желаем.

Я старался успокоить князя Горчакова, так как при всех разговорах во время моих докладов о современном положении дел на театре восстания замечал в государе самое твердое, непоколебимое желание не допустить общего разгара войны на Балканском полуострове.

Сегодня был я на экзамене в Артиллерийском училище, а вечером – в 1-й военной гимназии на годичном музыкальном вечере.

19 марта. Пятница. Утром присутствовал на разборе практических задач у выпускных офицеров Академии Генерального штаба, потом на практических упражнениях с судопроизводством в Военно-юридической академии, а затем было у меня совещание по делам азиатским, по вопросу о нашем дальнейшем образе действий относительно Китая и Кашгара. В этом совещании участвовали три генерал-губернатора – туркестанский, западно-сибирский и оренбургский – со своими начальниками штабов, товарищ министра иностранных дел Гирс с директором Азиатского департамента Мельниковым и чиновником Вейнбергом и некоторые лица от Главного штаба.

22 марта. Понедельник. В субботу получено из Берлина печальное известие о кончине Юрия Федоровича Самарина. Проездом через этот город, на возвратном пути из Парижа в Россию, он попал в какую-то больницу, где ему провели хирургическую операцию на руке, вопреки предостережениям парижских врачей. Говорят, после этой опасной операции сделалась у него гангрена, от которой он и умер в самое короткое время. Жаль этого умного и даровитого человека; горячо преданный России, он был замечательный писатель и необыкновенно остроумный собеседник.

Незадолго до смерти он отпечатал за границей последнюю, 6-ю книжку своих «Окраин России» – издания, из-за которого Самарин приобрел несметное множество врагов. Немцы Прибалтийского края ненавидели его за то, что он беспощадно изобличал их антирусские тенденции. Благодаря им же он прослыл в высших сферах либералом, человеком задорным, крайним славянофилом. В действительности же Самарин был далек от этой репутации. Он отличался редкой диалектикой, блестящей способностью вести спор о предметах самых разнообразных; выражался изящно на многих языках: по-немецки и по-французски говорил с такой же легкостью, как по-русски. Эта личность сохранится неизгладимо в памяти многочисленного кружка его приятелей и почитателей. Вчера и сегодня повсюду не было другого разговора, как о кончине Юрия Федоровича.