Дневник будущего

Два дня я не садился за дневник. Поводов писать было предостаточно, а вот желания никакого. Вчера приходила Мэри, жена Виктора. Я бы назвал ее вдовой, если бы новость о смерти мужа хоть как-то отразилась на ее лице; хоть как-то смяла голос или добавила дрожи в ладони. но ничего этого не было. Она спокойно переступила порог и в привычной манере, диктора новостного канала, произнесла:

− …Виктора нашли повешенным в нулевом квартале…

− Он умер до того, как полиция памяти успела из него что-нибудь достать. Воспоминания умерли вместе с ним…

Последние слова она произнесла с особым облегчением, будто это было самым главным из всего сказанного.

− К тебе ведь тоже приходили?

− Да.

Наш разговор не двинулся дальше этих фраз, и вскоре Мэри ушла. С ее уходом исчезло и то облегчение, которое я испытал наравне со стыдом, когда я услышал о смерти Виктора. Он может и исчез, а вот его записка из моего дневника — нет.

За прошедшие два дня ее содержимое преследовало меня повсюду. Я видел буквы на окнах, углядывал адрес между строк случайно взятой книги. Я всегда был трусом. Но вы должны были это уже поняли. Я боюсь центров памяти, боюсь людей, воспоминаний, даже себя, когда решаюсь на то, что мне не свойственно.

В конце, концов я проснулся утром с единственной мыслью побывать на улице Восстания дом, 12.

“− Зачем?”− спросите вы.

Мне казалось, что один звонок в эту красную дверь решит все мои проблемы. Я смогу принять смерть Виктора, допрос полиции, а главное избавиться от гнетущей тяжести внутри.

Был уже вечер, когда я поднялся по трухлявым порожкам и нажал на звонок. От дирижаблей на небе остались полосатые следы, а от голограмм холодное мерцание.

Якоб показался через пару минут после звонка. Седая голова в зашторенном окне. Он отпер замок, и предложил войти, будто старому знакомому. В нем не было ничего необычного, разве что вены, выпирающие тугими узлами на голых ногах. Он был в одном халате и не подумал прикрыться, даже когда мой взгляд стал чересчур навязчивым.

− Пойдем в гостиную, угощу тебя чаем. — пробубнил он, перекатывая сигарету из одного уголка рта к другому.

Вокруг было пусто, даже слишком пусто. Свет, льющийся из гостиной, казался пустым и совершенно безжизненными, как свет фонаря на кладбище. На столе, пристроенном у небольшого дивана, скопилось куча мусора, блестящих оберток, недоделанных устройств, треснувших бокалов. Из всего этого хлама лишь одна вещь стоила внимания. Удостоверение выглядывало из-под пачки сигарет, поблескивая стертыми углами.

− А ты любопытный для хроника.

Удостоверение мастера памяти…Не поймите неправильно, но человек передо мной был похож на кого угодно, но не на мастера памяти. Умение говорить в нем соседствовало с развязностью речи, и полной бесцеремонностью. Он не стеснялся при мне ковырять пальцем между зубов и тут же заглатывать найденное во рту без всякого разбора. В нем не было того щегольства и отстраненности, с которой мастера подходят к любой беседе, даже с близкими.

− Так и будешь молчать? Или появился закон, который запрещает хроникам говорить?

Голос его скрипел, будто заржавевшие петли. Да и сам он, несмотря на легкость движений, жадно тянул воздух при каждом шаге. О чем бы он не спрашивал, его вопросы ни разу не коснулись моего имени; причин почему я пришел сюда. И пока я сам не начал называть вещи своими именами, он и не думал вдаваться в подробности. Будто, прохожий, который случайным образом подсел к тебе на остановке.

− К вам уже приходила полиция?

− Конечно же, нет. Я не такой идиот, чтобы выставлять наше общение с Виктором на показ.

− Откуда вы вообще его знали? Уборщик и мастер памяти, как-то не вяжется.

Он глотнул чего-то дымящегося из кружки и тут же придвинул ко мне.

− Чай с бренди. Кофе у меня закончился, а в магазин я все никак не соберусь. В этом доме невозможно найти штаны.

− Вы вшивали ему воспоминания?

Я не люблю, когда люди уклоняются от ответа. Уверен, и вам начинает надоедать молчание старика. Но если бы я сразу перешел к итогам и упустил все эти мелкие детали, особенно диалоги (большую часть которых я намеренно исправил, чтобы поберечь ваши уши), вы бы не поняли, насколько я был зол.

− Первый хроник в моем доме. Стоит ли открыть по этому поводу что-нибудь покрепче?

Он казался карикатурой на кого-то значимого, но при этом совершенно ненужного миру человека. Будто все, что он мог, он уже сделал, и потому не особо осторожничал в словах.

− Виктор мертв!

Только в этот момент, он наконец прекратил помешивать чай и поднял взгляд на меня.

− Вот, как. Этого стоило ожидать.

− Что…?

− Совать нос в дела Корпорации не стоит никому, даже тем, кто эти дела исполняет.

− Вы знаете, почему его убили?

− Да, как и ты. − протянул он, прихлебывая уже из другой чашки − Он приходил ко мне в четверг. Сидел на том же месте, что и ты. И так же нервничал. Однако, ему только предстояло встретиться с полицией. А вот ты…− он нарочно громко стукнул ложкой по столу − Ты непонятный для меня экземпляр.

− В каком смысле?