Дневник из преисподней

И я согласилась с ним и ответила, что предвижу последствия своих действий не хуже его, но все равно не могу вернуться, потому что не могу дать милорду того, чего он так жаждет. Я знала, что была искренней с ним, обещая остаться рядом, но я также знала, что единственным моим желанием было вытащить его из сна, грозящего стать не просто вечным, а самым последним в его жизни. Я всего лишь хотела спасти милорду жизнь, не особо задумываясь над собственной судьбой, и мое обещание было лишь следствием моего желания. И по этой причине моя собственная честь не считала себя обязанной соблюдать те клятвы, что были даны ради его спасения, ради его блага, ради тех, кто окружал милорда, любил его и был ему предан. Мое обещание было словом, но не клятвой моего сердца, словно ложь во спасение была единственным выходом из сложившейся ситуации. Но только в тот момент я совершенно не осознавала, что лгу милорду. Для того, чтобы я поняла это, Рэймонду Эдриану пришлось умереть. И я не могла вернуться и посмотреть в глаза человека, которого я спасла, зная, что другой человек, которого я тоже однажды спасла, любил меня и умер, призывая меня.

Я не откликнулась на призыв милорда и в любом случае не смогла бы. Я даже отомстить за Рэймонда не могла, но навсегда запомнила, как черная ярость затмила мой разум, поглотив последний оставшийся свет, и как я пыталась призвать на помощь саму тьму, желая отмщения. В тот момент я хотела смерти милорда всем своим сердцем, искренне желая причинить ему боль. И потому приглашение милорда вернуться к нему осталось непринятым. Я не смогла бы снова солгать его слишком красивым глазам. Не ради себя, не ради него и не ради Алекса. И моя правда могла уничтожить не только Алекса, она была способна уничтожить нас всех, ибо я была способна на все в ту минуту, когда узнала о смерти Рэймонда.

На следующий день я передала Анжею письмо для милорда, не желая, чтобы мой Хранитель на словах объяснял милорду мотивы моего отказа. Кроме того, это было бы трусостью — не объяснить милорду причины отказа. И я написала ему третье и последнее письмо в своей жизни:

«Милорд… Я называю вас правителем целой страны, но даже не знаю вашего имени. И я не понимаю, хочу ли я знать его, хочу ли называть вас по имени, обращаясь, как к близкому другу.

Впервые в жизни я не хочу видеть вас и слова вашего письма не затронули моего сердца. Вы не просите меня, не приказываете и не угрожаете мне, и я благодарна вам за это. Но я так близка к тому, чтобы нарушить свое обещание, что мне становится страшно независимо от ваших слов.

Я не боюсь своего решения, и его последствия не пугают меня. Больше всего меня устрашают те изменения, которые произошли со мной и моей душой.

Я думаю, что тьма, о которой вы говорили, действительно, существует, и несмотря на все мои усилия, она поглощает меня. И я не могу ее остановить…

Еще до гибели Рэймонда я искренне считала, что изменилась и победила тьму. Я ошибалась и всего лишь небольшая полоска света отделяет меня от полного мрака и темноты. Вы — единственный, кто способен окончательно поглотить этот свет, не задумываясь и не останавливаясь, и потому я не могу к вам вернуться.

Я нарушаю свое обещание, свидетелем которого была сама смерть. Но я прошу вас помнить, что боролась с нею ради вас и никогда не нуждалась в вашей благодарности.

Именно свет толкал меня к этому и заставлял спасать вас тогда, когда вы сами желали умереть. И если я по-прежнему буду нужна вам, спросите себя, какой я нужна вам? Жаждете ли вы света или тьмы, или их равновесия, все еще существующего где-то внутри меня?

Я прошу у вас понимания, милорд, и прощения, даже если они будут всего лишь временем, которое вы подарите мне. Но я не могу отказаться от себя, как Рэймонд не мог отречься от меня, ибо цена этому слишком высока. Я не смогу ее заплатить…».

Анжей уехал, увозя с собою мое письмо, и милорд никогда не заговаривал со мною о нем. Даже спустя какое-то время, когда он приехал в Эльдарию по приглашению принца Дэниэля, он вел себя так, словно никакого письма и не было. Казалось, он смирился с тем, что я дорожу его жизнью, но почти не считаюсь с его честью.

Возможно, он даже принял тот факт, что моя собственная честь не считала себя чем-то ему обязанной. Но я всегда знала, что есть предел тому оскорблению, которое можно нанести милорду без ущерба для своей жизни.

Сначала я не сдержала своего обещания остаться рядом с ним, а потом сбежала от него фактически из под венца, не просто оскорбив его честь, а нанеся смертельный удар по его гордости, ибо всему миру объявили, что я принимаю предложение стать женой. Такое невозможно забыть, только не с его гордостью и честью. И я никогда не ждала его прощения, даже не надеялась на возможное примирение, и потому не просила о мире.