Дневник из преисподней

На следующий день посыльный от милорда принес мне мой плащ, над которым изрядно потрудились белошвейки. Они добавили к нему отделанный мехом капюшон, украсили узором из серебряных нитей и полудрагоценных камней, кое-где сменили подкладку из старого меха. Его внешний вид изменился совершенно, и я невольно улыбнулась своим собственным мыслям о милорде — он по-прежнему придавал слишком много значения внешнему виду, даже моему.

Возвращать его плащ через того же посыльного показалось мне верхом неблагодарности, и я лично решила вернуть милорду его элегантную накидку, не раз спасавшую меня от холода. А еще мне казалось, что это будет моя последняя возможность увидеть его и сказать ему не только спасибо, но и попрощаться с ним. Моя интуиция и в этот раз оказалась права.

Ближе к вечеру я отправилась к нему, как всегда прихватив своих личных гвардейцев, давно уже ставших моей невидимой тенью. И милорд принял мою благодарность и долго не отпускал меня, изобретая различные причины, по которым мне следовало задержаться в его апартаментах еще немного. Но мне и не хотелось уходить.

В тот вечер он был таким же, как в день нашей помолвки — загадочным и волнующим, немного раскованным и разговорчивым. Его, в сущности, пустая болтовня ничуть не раздражала, зато вызывала улыбку и смех. Казалось, он ничуть не был огорчен ранением сэра Гаа Рона, словно впереди было новое будущее.

В тот момент, когда я смеялась очередной шутке, пытаясь не пролить на себя красное вино, меня посетила одна мысль. Я перестала смеяться, затем сделала глоток, а, додумав ее до конца, вдруг почувствовала себя полной дурой. Весь вечер милорд пытался сказать мне то, чего не видели и не замечали мои слепые глаза и глупое сердце. Он прощался со мною! И до меня вдруг дошло, что сэр Гаа Рон больше не выйдет на арену, потому что милорд решил драться сам. Но его шансы против своего брата и силы Шэрджи были невелики.

Я поставила на стол недопитый бокал и прервала его:

— Вы решили сами стать участником поединка! Прощальный подарок! Прощальная вечеринка! Ранения сэра Гаа Рона слишком серьезны? И когда вы собирались сказать об этом мне или принцу Дэниэлю? Он и понятия не имеет о вашем решении!

Милорд подошел ко мне и вернул бокал в мои руки.

— Я видел, как Дэниэль фехтует. Его мне не победить. И ты права, моя леди. Я почти все потерял… Просто не хочу, чтобы ты уходила…

Я допила одним глотком все, что плескалось в бокале, и протянула его милорду для добавочной порции. Мысли в моей голове смешались, а предсказанный отцом Дэниэля поединок между его сыновьями на глазах превращался в реальность. Кошмарное видение, посетившее меня в Ночных землях, отчетливо пронеслось перед глазами.

— Дэниэль не сможет! Он не сможет убить вас, ведь вы его брат, его младший брат по крови. Но, если он откажется, он проиграет, не начав боя! — Я почти прокричала, не в силах сдержать себя, — Господи! Боги этого мира также несчастны, как и Ты!

— Лиина! — Милорд остановил мою истерику одним своим зовом и вернул мне бокал, снова наполненный до краев, — твой Бог здесь ни при чем, и я не нуждаюсь в Его помощи также, как и в твоей!

На мгновение я решила, что он пытается оттолкнуть меня, но по какой-то причине мои слова вдруг разозлили его и абсолютный атеизм его холодного рассудка больно ударил по мне:

— Твой Бог так далек от людей, что невозможно поверить даже тебе, чей разум допускает Его существование. Иногда мне кажется, что ты спишь наяву, Лиина, или грезишь, очарованная пустотой, которую пытаешься заполнить чьим-то Величием. Когда ты поймешь наконец, что земная жизнь — это не воля твоего Бога, а твоя собственная?

Его слова были резки, как и тон, словно он провоцировал меня, почти проклинал, и я возразила ему с горячностью, которую не ожидала от самой себя:

— Вы ничего не знаете о моем Боге! Он был человеком и страдал от боли, как человек. Он умер, как человек, и вновь возродился, но уже Богом. Только никто и никогда не задумывался над тем, а счастлив ли мой Бог и был ли Он когда-нибудь счастлив? Жизнь человека не сделала Его счастливым. Никто не знает, любил ли Он!? Был ли у Него ребенок? Обнимал ли Он любимую женщину в объятиях, которые невозможно разжать от невыносимой любви? И вдыхал ли Он запах волос своего малыша, которые пахнут так сладко и так знакомо!? — Мой голос сорвался и я заметила, как вздрогнул милорд, пристально смотревший на меня. Его губы что-то пытались сказать мне, но звуки его голоса так и не коснулись моего слуха.

На миг я остановилась, словно внутренняя дрожь поразила и меня тоже, но времени было слишком мало, а я так много хотела ему сказать: