Дневник, найденный в ванне

- Эх ты! Меня остерегаешься? Продвижение бы тебе... Однако, кто бы мог подумать: размазня - а он, оказывается, ушки держит на макушке!

Он с отцовской лаской тыкал мне в бок. Теперь он выглядел почему-то страшно постаревшим - может, от бессонницы, а может, от чего-то другого?

- Даже щекотки не боишься? - протянул он многозначительно, прищуривая глаз. - Ты парень, что надо! Что такое галактоплексия знаешь?

- А что? Загадка?

- Да. Не знаешь? Это конец света, ха-ха!

"Неужели под влиянием алкоголя чиновники в них берут верх над профессорами?" - мелькнуло у меня в голове, которая жутко, отвратительно болела. Баранн уставил на меня холодные поблескивающие глаза.

Кто-то под столом ущипнул меня за ногу. Из-под скатерти рыжей щеткой вынырнула голова крематора, который неуклюже, но решительно лез ко мне на колени, повторяя:

- Как приятно допрашивать под пыткой старых знакомых! Словно лепесток розы обнюхиваешь, а... Ох, поймать бы сейчас кое-кого...

Я попытался от него избавиться. Он прижался ко мне, обнял за шею, шепча:

- Друг, будь начеку. Брат ты мой родной, я же для тебя все, что хочешь... я для тебя всех, всех сожгу, до последней букашки, скажи только слово... Я тебе...

- Пустите меня! Господин профессор, господин крематор опять целуется, - пожаловался я, слабо сопротивляясь. Он мешком висел на мне, колол в щеку щетиной. Кто-то все-таки оттащил его от меня, он пятился задом, словно рак, показывая мне издали десертную тарелку, которую держал обеими руками.

Тарелка? Что тарелка? Где шла речь о тарелках? - лихорадочно думал я. - Об этом что-то уже было. Где? Великий Боже! Сервировка! Кто говорил "сервировка"? Что значит "сервировка"?

Возникло всеобщее замешательство.

Мне показалось, что нас будто больше ста, но это просто все повскакивали с мест. Посреди комнаты на отодвинутом от стола стуле сидел толстый профессор с мокрым платком на лысине, сотрясаемый сильной икотой, которая в наступившей тишине звучала в унисон с мерзким храпом офицера, лежавшего без сознания в углу.

- Запугать! Застращать! - кричали вокруг.

Влекомый другими, я поднялся. Мы обступили толстого профессора.

Меня покачивало на непослушных ногах.

Толстый бессмысленно смотрел на нас и руками просил помощи, потому что едва он пытался что-либо сказать, как вместо слов раздавались ужасные икания. Выпятив глаза, посинев, он содрогался так, что стул под ним скрипел.

- Доводит до сведения! - прошипел крематор, вслушиваясь в икоту. Затем поднял вверх чистую тарелку. - Слышите?

- Нет!..

Толстый попытался оправдываться, но его протест был подавлен приступом икоты, еще более сильным, чем ранее.

- Э, братец, сигнализируешь! - бросил ему в лицо Баранн.

Толстый судорожно стиснул мою руку.

- Нет!

- Считать, - заорали все.

Приглушенным хором, бормоча, мы принялись считать икания.

- ...одиннадцать, двенадцать, тринадцать...

- Предатель! - прошипел в паузе крематор.

Толстый продолжал синеть, приобретая все более темный оттенок. Пот большими, почти с горошину, каплями выступал у него на лысине. Это выглядело так, будто страх, от которого он весь дрожал, выжимал его череп, как лимон.

- ...четырнадцать, пятнадцать...

Замирая, с пальцами, переставшими что-либо ощущать, я ждал. Толстый со стоном засунул себе кулак в рот, но еще более сильное, потому что стало теперь под давлением, икота бросила его на спинку стула.

- Шест...

Толстый затрясся, захрипел и какое-то время совсем не дышал. Потом его опухшие веки приподнялись, безмятежность разлилась по искаженному мукой лицу.

- Спасибо, - шепнул он, обращаясь ко всем.

Как ни в чем не бывало, мы возвратились обратно к столу. Я был пьян и знал об этом, но как-то иначе, чем перед этим.

Мои движения стали более свободными. Я теперь мог говорить безо всякого труда, лишь остаток бдительности, до сих пор державшей меня под контролем, куда то пропал, что воспринималось мною с беспечным самозабвением.

Не успел я и оглянуться, как Баранн уже втянул меня в диспут на тему "Здание-Дом и его домовитость". Для начала он спел мне песенку:

- Динь-дом-бом! Дом! Основа Дома - Антидом! Антидома - Дом! Бом!

Потом рассказал несколько анекдотов из области содомистики и гоморрологии. Я уже перестал обращать внимание на тарелку, которой издали посвечивал мне в глаза крематор.

- Знаю! - задорно прокричал я. - Сервировка! Понимаю: подстановка! Понимаю! Ну и что? Кто мне что сделает? Профессор - свой парень! А я вольная птица!

- Птичка ты моя нештатная, - басил, обращаясь ко мне, худой.

Он похлопывал меня по коленке, ласково улыбаясь левой щекой, спрашивал об успехах в шпионстве, о том, как я вообще оказался в Здании. Я рассказал ему начало своей истории.

- Ну, и что там было дальше? - заинтересовался он.

Я болтал уже обо всем подряд, пока еще остерегаясь других, поскольку не был в них совершенно уверен. О священнике Баранн отозвался: "Аббат - он и должен быть провокатором", историю златоглазого старичка лаконично прокомментировал так: "Ну, неправильное поведение было у него в гробу, неуместное. За что и получил".