Когда бы звонок телефона ни раздавался до 8.00 утра, я знаю, он означает беспокойство. Значит, кому-то что-то нужно, причем немедленно. Будь это родственник с мерзкой потребностью возврата взятого у него в долг или какой-нибудь друг с просьбой дать денег на поручительство — те, кто звонит до 8.00 утра, безусловно, нуждаются в чем-то. Я не горячий поклонник нуждающихся, и особенно тех, кто знает мой телефонный номер. Я не первый год пытаюсь оградить себя от всех, кто хочет вторгнуться в мою личную жизнь по телефону ранним утром. Одно время я отключал звонок, отправляясь спать, позволяя голосовой почте разбираться с чепухой с другого конца провода.
Но поскольку мои родители стареют, а вероятность того, что с тем, кто хочет получить денег на поручительство, мы договорились сегодня вечером пойти на групняк с кайфом, возрастает, я стал оставлять звонок телефона включенным на всю ночь. Я думаю, что если кто-либо действительно сломает мне сон чрезмерно ранним звонком, то я нарушу ему эмоции такими выражениями, которые смогли бы вызвать глубокий нервный рефлекс по Павлову даже у самых отпетых представителей телемаркетинга. Это было бы замечательным стратегическим ходом, просыпайся я хоть когда-нибудь в достаточной мере в 8.00 утра. Но я так не могу. Я нахожусь в этом нерадостном и сонном чистилище в промежутке между действительным бодрствованием и простым функционированием на каком-то странном рефлекторном уровне по эту сторону сна.
Именно такое происходит и сейчас, когда я выдавливаю из себя маловразумительное «Мммм-алло?».
Учитывая мое состояние сонного бреда, то, что я помню обо всем этом разговоре, является в лучшем случае догадкой, основанной на опыте унизительной череды событий, развернувшихся в последующие сорок восемь или около того часов.
Частичная запись первоначального телефонного разговора между Тэдом Липшицем, продюсером передачи «20/20» компании Эй-би-си, и Джейсоном Галлавэем, независимым писателем, пытающимся уснуть.