Дневник посла Додда

Еще студентом в Лейпциге я обратил внимание на воздвигнутый немцами памятник Наполеону на поле знаменитой кровавой битвы, а также и на то, что профессора считали Наполеона идеалом вождя и полководца. «Ах, если бы он был немцем!» Уничтожая демократию в Германии и стремясь утвердить немецкое господство над всей Европой, Гитлер сам мнит себя теперь Наполеоном. Ганфштенгль, устраивая массовые зрелища вроде сегодняшнего, полагает, что он таким путем способствует возвеличению фюрера. Я не уверен, что немцам эта пьеса действительно по вкусу.

Понедельник, 25 марта. Сегодня утром ко мне приходил японский посол. Он настоятельно звал меня поехать с ним в английское посольство и добиться встречи с сэром Джоном Саймоном, чтобы узнать, каковы дальнейшие планы немцев относительно германского флота и предполагаемого пакта с Россией. Я принял его как мог любезнее, но не дал определенного ответа. Я не считаю возможным предпринять вместе с ним подобный шаг. Это вызвало бы шум во всей Америке.

Теперь мне ясней, чем когда-либо, что между Германией и Японией существует соглашение. Посол сказал, что в последние дни он завтракал или обедал с Герингом, Геббельсом и другими высокопоставленными германскими деятелями. Говорил он об этом с нескрываемым тщеславием и удовольствием. Если бы у меня были такие встречи, я не стал бы о них упоминать. Я испытываю невольное отвращение, когда мне приходится пожимать руки таким людям, хотя они и считают себя новыми цезарями. Я подозреваю, что японский посол или его правительство решили попытаться хитростью вовлечь меня в это дело. Посол удалился, откланявшись и расшаркавшись по всем правилам этикета. Я обещал дать ему знать, если «у меня будет какая-либо возможность встретиться с сэром Джоном Саймоном».

В половине девятого мы пришли в роскошный дворец бельгийского посла, который пригласил нас к обеду. За столом было около сорока гостей, все в парадной одежде; царила обычная дружественная атмосфера, но ничего интересного сказано не было. Позднее, сидя вместе с хозяином, одним немецким генералом, швейцарским посланником и еще другим немцем, я шутливо заметил:

– В воскресенье ночью я видел удивительный сон.

– Какой же? – спросил швейцарец.

– Пожалуй, его небезопасно рассказывать, – заметил я.

– Да что вы, что вы! – посыпались восклицания.

Тогда я рассказал, что мне приснилось, будто произошла реставрация Гогенцоллернов и я говорил с кронпринцем, который сидел на троне или стоял около него.

Бельгиец промолчал; швейцарец, казалось, был в замешательстве; а немецкий генерал заметил, что Бломберг в воскресенье на торжестве в честь павших героев не отдал должное кайзеру и кронпринцу, но с похвалой отозвался о знаменитом Людендорфе, который теперь стал противником Гитлера и превозносит военные заслуги Гинденбурга. В подготовленной им речи Бломберг, добавил генерал, собирался сказать несколько добрых слов о кайзере, но потом намеренно выпустил это место. По словам генерала, все симпатии Бломберга на стороне Гогенцоллернов.

Среда, 27 марта. Сегодня мы устроили прием, пригласив на него около двухсот пятидесяти германских официальных и частных лиц, а также членов дипломатического корпуса. Прием получился неплохой, хотя и довольно утомительный. Официальные лица в большинстве своем отказались приехать по разным причинам, отчасти, насколько я могу судить, вполне основательным, отчасти же отделавшись отговорками.

Из немцев наиболее выдающимся среди наших гостей был известный генерал Гаммерштейн, который в июне прошлого года скрылся из Берлина, как говорили в то время, спасая свою жизнь. Теперь он, по-видимому, чувствует себя прекрасно и, вероятно, не прочь был бы откровенно поговорить, будь у нас время и возможность посидеть в тихом уголке.

Воскресенье, 31 марта. Вчера я весь день пролежал в постели. Сегодня, придя в посольство, я почувствовал, что там слишком холодно, как, впрочем, было почти всю прошлую неделю. Немец-истопник не понимает, для чего нужно поддерживать температуру 24° по Цельсию или 75° по Фаренгейту, особенно если для этого приходится рано вставать. Я еще раз предупредил его на этот счет и ушел домой.

Сегодня у нас завтракал раввин Лазарон из Балтимора – бескорыстный, гуманный человек, который приехал сюда, чтобы помочь своим единоверцам, но опасается, как бы его не выслали из Германии, и я разделяю его опасения. Кроме него были бывший министр просвещения доктор Рихтер с супругой, а также знаменитый Хёцш, мой товарищ по лейпцигскому университету, – его исследование о русской дипломатической переписке во время мировой войны было на прошлой неделе напечатано на видном месте в лондонской «Таймс».