Мы поговорили немного об упадке германской экономики и о состоянии здоровья Шмитта. Он сказал, что завтра уезжает на пять или шесть недель, а потом вернется к исполнению своих нелегких обязанностей. Он хотел бы подать в отставку, но чувствует, что не должен делать этого ради блага своей страны. Он умолчал о посещении Гитлера, но мне кажется, канцлер попросту запретил ему сейчас уходить в отставку. Я уехал подавленный: такой порядочный и честный человек вынужден служить при режиме, который он считает преступным. Если бы он подал в отставку, мне кажется, это грозило бы ему смертью.
Я заметил, что Шмитт не повторил мне своего приглашения погостить вместе с женой неделю в его доме в Баварии. Теперь это было бы опасно для него. Поскольку нацистские главари так враждебно настроены по отношению к иностранцам, тесные связи между дипломатами и немцами в настоящее время в самом деле очень опасны. Шмитт живет близ Берхтесгадена, где Гитлер проводит примерно треть своего времени. Если я, побывав у Шмитта, не захотел бы навестить Гитлера, это выглядело бы вызывающе, а я и не подумал бы искать встречи с человеком, который за последние дни совершил десятки убийств.
Сегодня у нас был большой прием: собралось более трехсот гостей, в числе которых были очень интересные люди, и среди них музыкант Крейслер, который каждый год совершает турне по Соединенным Штатам. Были и другие, не менее известные лица. Многие очень тревожатся за свою судьбу, но никто не посмел заговорить о событиях последних пяти дней. К концу приема мы сильно устали. Газеты буквально засыпали нас просьбами прислать снимки.
Профессор очень взволнован недавними событиями. Он сказал, что совершенно согласен с лондонской «Таймс», которая писала 3 июля о возврате Германии к средневековью.
– Бедная Германия, ей уже не оправиться в ближайшие десятилетия, – продолжал он. – Если бы я мог уехать в какую-нибудь другую большую страну, то без колебаний бросил бы университет.
Так думает большинство преподавателей и студентов. Профессор сказал, что Гитлер пробудил дикость и варварство, которые, казалось, давным-давно отошли в прошлое. Мне представляется, что такова любопытная особенность массового мышления нацистов. В Англии оно исчезло вместе с династией Стюартов в 1688 году.
В половине шестого я повидал Нейрата и передал ему телеграмму Хэлла. Оба мы чувствовали себя неловко. Он, как и я, прекрасно понимает, что Германия поступила несправедливо, обещав англичанам произвести платежи и отказываясь платить американцам; оба мы понимали, что Германия не сможет погасить даже английский долг. Она вынуждена была дать это обещание в надежде, что тогда Англия не примкнет к Франции в случае войны, которая может начаться в любой день, если агрессивные элементы в Германии одержат верх. Нейрат попросил меня передать в Вашингтон извинения и обязательство уплатить Соединенным Штатам, если найдется хоть малейшая возможность, что, однако, мало вероятно. Положение Рейхсбанка с каждой неделей становится все более тяжелым.
Когда эта неприятная миссия была выполнена, я спросил, что означают недавние насилия. Нейрат сказал, что в прошлую субботу должно было совершиться убийство Гитлера, Геринга и Геббельса, а все члены кабинета подлежали аресту. Во главе этого нового путча должны были стать Шлейхер и Рем, отряды СА готовились взять на себя функции руководства. Нейрат добавил, что это означало бы гражданскую войну. Слушая его, я почти все время молчал и спросил только, прислушивается ли теперь Гитлер к нему и к другим умным людям современной Германии. Он ответил утвердительно. Я вернулся в посольство и сразу же по телеграфу сообщил государственному секретарю Хэллу об этой любопытной беседе.