Дневник посла Додда

Пятница, 13 июля. Сегодня у меня множество дел. В половине десятого я дал интервью группе американцев, которые непременно хотели получить от меня ответ на вопросы, касающиеся гитлеровской Германии. Все они педагоги или писатели, и я беседовал с ними целый час. Кое-что было сказано конфиденциально и подразумевалось, что это останется между нами. Возможно, в американской прессе появятся потом кое-какие отголоски этой беседы, но до сих пор почти все, с кем я был откровенен, не обманули моего доверия. Я ни на кого не могу пожаловаться, хотя приводил факты и высказывал суждения, которые, несомненно, повлекли бы за собой неприятности, если бы стало известно, что они исходят от меня.

Сегодня в восемь часов вечера в старом здании рейхстага, восстановленном после прошлогоднего пожара, канцлер должен объяснить миру причины убийств, которые он совершил начиная с 29 июня. Все ждут этого собрания с большим интересом или по крайней мере делают вид, будто оно их интересует. В прошлый вторник я решил, что никогда больше не стану присутствовать на выступлениях канцлера или искать встречи с ним иначе, как на официальной почве. Когда я смотрю на этого человека, меня охватывает ужас. Поэтому в среду, когда я был у английского посла сэра Эрика Фиппса и он спросил меня: «Намерены ли вы присутствовать на речи канцлера в пятницу?» – я ответил: «Нет». Он не без юмора заметил, что это будет «грандиозное зрелище со всякими фейерверками, фотографами и прочим великолепием». Я ответил на это: «Гитлер вселяет в меня такой ужас, что я не могу выносить его присутствие».

Поговорив о взаимоотношениях между Англией и США в связи с германскими долгами и заявив, что английским кредиторам не следует требовать преимущества перед американскими, которым Германия по плану Дауэса – Юнга¹ должна вдвое больше, чем англичанам, я спросил:

– Не кажется ли вам, что решение вашего парламента, имеющее целью принудить обанкротившуюся Германию платить долги, было принято заинтересованными группами без законного обсуждения?

Он согласился со мной, но заметил:

– Я не уполномочен обсуждать этот вопрос в официальном порядке. Однако я полагаю, что вы правы, и международная обстановка улучшилась бы, если бы Англия и Франция приняли мораторий, объявленный Германией, на тех же условиях, что и Америка.

Он обещал поднять этот вопрос на Даунинг-стрит[5] в Лондоне, когда будет там на следующей неделе. Я сказал, что сообщу по телеграфу содержание нашей беседы в государственный департамент, от которого общественное мнение настоятельно требует, чтобы он добился равноправия для Соединенных Штатов.

Днем в пятницу я прогуливался с французским послом Франсуа-Понсэ в Тиргартене, единственном по-настоящему тихом месте вне стен моего дома, куда мне открыт доступ в настоящее время. Франсуа-Понсэ негодовал на то, что немцы обвиняют его в заговоре с фон Шлейхером и Ремом, и на бессилие германского министерства иностранных дел, которое не может добиться, чтобы Геринг или Геббельс публично отказались от этого обвинения. Франсуа-Понсэ изложил мне свою версию так называемого «заговора иностранных государств» в германском рейхе. Он хорошо знал фон Шлейхера, не раз обедал вместе с ним и с Ремом; они разговаривали о том, как бы оказать нажим на Гитлера и на французское правительство, чтобы добиться разумного соглашения о разоружении. Этим все и ограничилось.

Я отказался посетить посла сегодня, потому что боялся, как бы мой вчерашний визит к английскому послу и сегодняшний к французскому не обратили на себя внимания и не были сочтены за попытку с моей стороны убедить их не присутствовать на речи канцлера. Поэтому мы целый час гуляли по знаменитому парку. Когда мы прощались, Франсуа-Понсэ сказал:

– Я не пойду слушать эту речь.

Затем он добавил:

– Положение настолько острое, что если меня когда-нибудь застрелят на улице, в этом не будет ничего удивительного. Поэтому жена моя живет в Париже. Немцы ненавидят нас, а их главари совсем взбесились.