Дневник посла

Одновременно Сазонов оказывает давление на румынское правительство с тем, чтобы оно оккупировало Трансильванию и присоединилось к оккупации Буковины русскими войсками.

Суббота, 19 сентября

Бомбардировка Реймса и разрушение Реймского собора произвели на Петроград сильное отрицательное впечатление. Ни одно событие войны не произвело столь большого впечатления на воображение русского человека – воображения, чрезмерно эмоционального, испытывающего жажду к мелодраме, безразличного и такого слепого к реальности, – за исключением случаев, когда реальность предстает в форме красочного и театрального события или в виде трогательной и драматичной сцены.

Воскресенье, 20 сентября

Император выехал инспектировать армейские фронты.

Как правило, встречи императрицы с Распутиным проходят в маленьком доме госпожи Вырубовой на Средней. Но вчера старец был принят в самом дворце, и его визит продолжался почти два часа.

Вторник, 22 сентября

Этим утром мне нанес визит француз Робер Готье, профессор Высшей школы научных исследований в Париже. Он приехал прямо из Памира, где участвовал в этнологической и лингвистической экспедиции.

Во второй неделе августа он находился в окрестностях Хорога, в горах Гиндукуша на высоте в 4000 метров. Покинув последний русский аванпост, охранявший границу Ферганы, древней Согдианы, он совершил двенадцатидневный переход. 16 августа туземец, уходивший в этот аванпост за припасами, сообщил Готье, что Германия объявила войну России и Франции. Готье немедленно двинулся в путь и одним махом добрался до Петрограда, минуя Маргелан, Самарканд, Тифлис и Москву.

Я рассказал ему о необычайной серии событий, отметивших последние два месяца. Он сообщил мне, что просто сгорает от нетерпения в ожидании скорого возвращения во Францию, чтобы воссоединиться со своим территориальным полком. Затем мы обсуждали будущее. Подсчитали, какие колоссальные усилия потребуются от нас, чтобы преодолеть мощь Германии. Среди его наиболее достойных внимания наблюдений было следующее:

– Я достаточно много времени провел в среде немецких социалистов, я хорошо знаком с их доктринами и еще лучше с их образом мысли. Вы можете быть вполне уверены, господин посол, в том, что они отдадут все силы, чтобы помочь своей воюющей стране, и будут сражаться так же отчаянно, как самый закоренелый юнкер. Ну и что? Я же сам социалист; в действительности, я антимилитарист. Но вы можете видеть, что это не мешает мне отправиться защищать мою страну.

Я поздравил его за его стремление исполнить свой воинский долг и пригласил на завтрак на следующий день.

Когда он удалился, я стал размышлять над тем, что я только что был свидетелем красноречивого доказательства патриотизма, который, несмотря на все свои разнообразные и противоречивые проявления, вдохновляет французских интеллектуалов.

Вот один из них. Он узнает о войне, оказавшись в отдаленной глуши Памира, на высоте 4000 метров, на самой «Крыше мира». Он там в одиночестве, предоставленный самому себе, вдали от заразной лихорадки, охватившей всю Францию в возвышенном национальном порыве. Тем не менее он не колеблется ни минуту. Все его социалистические и пацифистские теории, интересы его научной экспедиции и его личные интересы, всё это исчезает перед образом Родины в опасности. И он мчится ее спасать…[5]

Мне в посольстве нанес визит граф Коковцов, бывший председатель Совета министров, которого я высоко ценил за его искренний патриотизм и большой ум[6]. Он только что вернулся из своего имения под Новгородом.

– Видите ли, – заявил Коковцов, – по складу своего характера я не склонен к оптимизму, но тем не менее я думаю, что война складывается для нас благоприятно. В действительности, я никогда не думал, что наша война с Германией могла бы иметь иное начало. Мы потерпели несколько поражений, но наши армии целы, и боевой дух войск остается отличным. Пройдет несколько месяцев, и мы будем достаточно сильны для того, чтобы сокрушить нашего грозного противника.

Затем он стал говорить об условиях мира, которые мы должны навязать Германии, и при этом высказывал свою точку зрения с такой страстью, что поверг меня в изумление, поскольку я не ожидал такой эмоциональности от человека, который обычно тщательно взвешивал свои слова.

– Когда пробьет час мира, мы должны быть безжалостными… Безжалостными! Во всяком случае, общественное мнение все равно вынудит нас стать жестокими. Вы не представляете себе, до какой степени наши мужики злы на Германию.

– О! Это в самом деле очень интересно!.. Вы сами имели возможность заметить это?