Дневник посла

– Всего лишь позавчера. Это случилось утром в день моего отъезда, когда я прогуливался по территории имения. Я встретил очень старого крестьянина, давно потерявшего своего единственного сына. Его два внука находятся в армии. Не дожидаясь моих вопросов, он по собственной инициативе заявил, что очень опасается, что война не будет доведена до победного конца, что ненавистный немецкий род не будет уничтожен и что зловредная сорная трава немца не будет вырвана с корнем из русской земли. Я похвалил его за проявленный патриотизм и за то, что он понимает тот риск, которому подвергаются два его внука, его единственная опора в жизни. На что он ответил: «Послушайте, барин. Если, к несчастью, мы не одолеем немца, то он заявится сюда; он станет править всей Россией и тогда запряжет вас и меня, да-да, вас также, в свой плуг!..» Вот так думают наши крестьяне.

– Они рассуждают здраво, во всяком случае, в символическом смысле.

Четверг, 24 сентября

Я провел беседу с министром земледелия Кривошеиным, чей личный авторитет, ясный ум и политические таланты, судя по всему, завоевали высокую степень доверия и благосклонности к нему со стороны Николая II.

Вчера он долго совещался с императором, которого нашел в отличном расположении духа. Во время беседы его величество мимоходом заметил: «В этой войне я буду сражаться до победного конца. Для того чтобы сломить сопротивлении Германии, я готов исчерпать все свои ресурсы; если это будет необходимо, то я отступлю до самой Волги».

Царь также заявил: «Начав эту войну, император Вильгельм нанес ужасный удар по принципу монархизма».

Суббота, 26 сентября

В соответствии с обещанием, полученным мною от императора 15 сентября, русская армия готова возобновить наступление в направлении Берлина из района Бреслау. Вся подготовка к наступлению завершена, и кавалерийский корпус в составе 120 эскадронов уже направлен на передовые позиции вместе с подкреплением в виде подразделений пехоты.

По этому вопросу генерал де Лагиш пишет мне следующее из Барановичей:

«Я получил официальное обещание, что они не позволят себе отклонения от прямого наступления на Берлин за счет продолжения похода на Вену. Я могу заверить вас, что не раздается ни одного голоса, придерживающегося иного мнения; все как один требуют наступления на Берлин. Австрийцы теперь уже никакие не противники; мы единодушно бросаемся в бой против Германии, полные желания поскорее покончить с ней. Меня до глубины души трогает то, с каким волнением русское военное командование относится к намерениям Франции и к ее страстному желанию добиться успеха в войне. Всё делается с единой целью оправдать наши ожидания, которые мы возлагаем на нашего союзника. Это меня весьма поразило».

Воскресенье, 27 сентября

Я завтракаю в Царском Селе у графини Б., сестра которой очень хороша с Распутиным. Я спрашиваю ее о «старце».

– Часто ли он видит императора и императрицу со времени своего возвращения?

– Не очень часто. У меня такое впечатление, что их величества держат его в стороне в данный момент… Послушайте, например: третьего дня он был в двух шагах отсюда, у моей сестры. Он при нас телефонирует во дворец, чтобы спросить у госпожи Вырубовой, может ли он вечером посетить императрицу. Она отвечает, что он сделает лучше, если подождет несколько дней. По-видимому, это было ему очень досадно, и он тотчас же покинул нас, даже не простившись… Недавно еще он не стал бы даже спрашивать, можно ли ему прийти во дворец: он прямо бы отправился туда.

– Как объясняете вы это внезапное изменение?

– Тем простым фактом, что императрица отвлечена от своих меланхолических мечтаний. С утра до вечера она занята своим госпиталем, своим домом призрения трудящихся женщин, своим санитарным поездом. У нее никогда не было лучшего вида.

– Действительно ли Распутин утверждал государю, что эта война будет губительна для России и что надо немедленно же положить ей конец?