Дневник посла

«Я не должен скрывать от вас, что отношение вашего правительства к Сербии вызывает у меня тягостное чувство и что весь мой народ разделяет эти чувства… Если ваше правительство воспользуется сложившейся ситуацией, чтобы напасть на Сербию, то я, монарх самого большого славянского государства, торжественно провозглашаю, что Болгария исключается из славянской семьи!»

Суббота, 21 ноября

Сегодня утром Сазонов сказал мне: «Государь примет вас в четыре часа. Официально он ничего не имеет вам заявить, но желает побеседовать „с полною свободой и откровенностью“. Предупреждаю вас, что аудиенция будет долгая».

В 3 часа 10 минут я отправляюсь экстренным поездом в Царское Село. Снег падает крупными хлопьями. Под бледным светом, ниспадающим с неба, расстилается широкая равнина, окружающая Петроград, белесоватая, туманная и печальная. Сердце сжимается при мысли о том, что на равнинах Польши в эти самые минуты тысячи людей погибают, тысячи раненых медленно умирают.

Аудиенция носит совершенно частный характер, но тем не менее я должен быть в полной парадной форме, как это подобает, когда являешься к царю, самодержцу всея России. Меня сопровождает церемониймейстер Евреинов, также весь расшитый золотом.

Расстояние от станции до Александровского дворца в Царском Селе невелико – меньше версты. На пустой площади перед парком маленькая церковь в древнерусском стиле вздымает над снегом свои прелестные купола; это одна из любимых молелен императрицы.

Александровский дворец предстает предо мной в самом будничном виде: церемониал сведен к минимуму. Мою свиту составляют только Евреинов, камер-фурьер в обыкновенной форме и скороход в живописном костюме времен императрицы Елизаветы, в шапочке, украшенной красными, черными и желтыми перьями. Меня ведут через парадные гостиные, через личную гостиную императрицы, дальше – по длинному коридору, на который выходят личные покои государей; в нем я встречаюсь с лакеем в очень простой ливрее, несущим чайный поднос. Далее открывается маленькая внутренняя лестница, ведущая в комнаты августейших детей; по ней убегает на верхний этаж камеристка. В конце коридора находится последняя гостиная, комната дежурного флигель-адъютанта князя Петра Мещерского. Я ожидаю здесь около минуты. Арап в пестрой одежде, несущий дежурство у дверей кабинета его величества, почти тотчас открывает дверь.

Император встречает меня со свойственной ему приветливостью, радушно и немного застенчиво.

Комната, где происходит прием, очень небольших размеров, в одно окно. Меблировка спокойная и скромная: кресла темной кожи, диван, покрытый персидским ковром, письменный стол с ровно задвинутыми ящиками, другой стол, заваленный картами, книжный шкаф, на котором портреты, бюсты, семейные сувениры.

Император, по своему обыкновению, запинается на первых фразах – при словах вежливости и личного внимания, но скоро он говорит уже тверже:

– Прежде всего сядемте и устроимся поудобнее, потому что я вас задержу надолго. Возьмите это кресло, пожалуйста. У этого столика нам будет еще лучше. Вот папиросы – они турецкие; я бы не должен их курить, тем более что они мне подарены моим новым врагом – султаном, но они превосходны, да у меня и нет других… Позвольте мне еще взять карту… И теперь поговорим.

Он зажег папиросу и, предложив мне огня, сразу приступил к делу:

– За эти три месяца, что я вас не видал, совершились великие события. Чудесные французские войска и моя дорогая армия дали такие доказательства своей доблести, что победа уже не может от нас ускользнуть. Конечно, я не строю никаких иллюзий относительно тех испытаний и жертв, которых еще потребует от нас война. Но уже сейчас мы имеем право, мы даже обязаны посоветоваться друг с другом о том, что бы мы стали делать, если бы Австрия и Германия запросили у нас мира. Заметьте, что, действительно, для Германии было бы очень выгодно вступить в переговоры, пока военная сила еще грозна. Что же касается Австрии, то разве она уже не истощена вконец? Итак, что же мы стали бы делать, если б Германия и Австрия запросили у нас мира?

– Вопрос первостепенной важности, – сказал я, – знать, сможем ли мы договариваться о мире, или придется диктовать его нашим врагам. Какова бы ни была наша умеренность, мы, очевидно, должны будем потребовать у этих империй таких гарантий и таких возмещений, на которые они никогда не согласятся, если только не будут принуждены просить пощады.