Дневник русской женщины

Экзамены кончились, и всеми нами овладело какое-то грустное настроение. Не было и тени радости. Нам было грустно, оттого что скоро придётся расстаться друг с другом и многие из нас вступят в жизнь. Это "вступление" в настоящую жизнь не для всех приятно, главное же, -- никто из нас не знает, что кого ждёт впереди. И теперь всем было как-то тяжело и скверно; заглядывая глубже, можно думать, что нам было бессознательно грустно от неясного предчувствия ожидающей нас будущности. Эта будущность темна; поприще наше, к которому нас подготовляли, -- трудно и неблагодарно и непосильно многим из нас. Мы проживём -- и не останется от нас на земле даже камня, по которому могли бы узнать о нашем существовании. Нам предстоит тёмная, безвестная жизнь... <...>

23 мая.

Сегодня мне П-ская объяснила всё для меня непонятное, и я впервые в жизни узнала столько гадости и мерзости, что сама ужаснулась. Она мне объяснила смысл слов -- изнасиловать, фиктивный брак, проституция, дом терпимости... это ужасно мерзко, отвратительно... Так вот в чём состоит любовь, так воспеваемая поэтами! Ведь после того, что я узнала, любовь -- самое низкое чувство, если так его понимают... Неужели Бог так устроил мир, что иначе не может продолжаться род человеческий... К моему величайшему изумлению, оказалось, что и здесь, в Ярославле, существует дом терпимости, несчастные женщины проживают там с жёлтыми билетами... О позор, стыд, унижение! Как их мне жаль! Лучше бы им не родиться никогда... ведь это -- ужас! У меня теперь точно глаза открылись. Бог всё премудро устроил, но из этого люди сумели сделать величайший, безобразнейший из грехов; Он справедливо наказывает таких людей страшными болезнями, и болезней этих не надо лечить, -- это наказание. Но где же нравственность? Где священники и церкви? Просто голова кружится...

30 мая.

Вчера в последний раз мы одели форменные платья, в последний раз сделали официальные реверансы, собравшись в зале, и получили свидетельства... Сердце сперва готово было разорваться от тысячи разнообразных ощущений: весело и грустно, жалко и страшно... Но потом... В последний раз, расставаясь, может быть, навсегда, крепко обнявшись, мы сказали друг другу "прости". <...> Проходите скорее 4 года! Что я буду делать в ожидании совершеннолетия -- это ещё вопрос, а о том, что буду делать после -- о, это я уже решила! Вот тогда... но нет, не буду писать. <...>

31 июля.

Перед тем как поместить в газете объявление об уроке -- мною овладело раздумье: что я хочу сделать? Ведь объявления об уроках помещаются только нуждающимися в них бедными людьми. А я-то? Мое желание иметь урок, разве это не каприз? Мне он нужен только для того, чтобы иметь свои деньги, карманные деньги, которых мама давать мне не соглашается. Знакомых у меня нет, следовательно, уроков мне доставить никто не может, я и придумала поместить объявление.

Что сказал бы на это мой гордый и самолюбивый отец? В поисках уроков есть всегда что-то унизительное... О, наверно, папа запретил бы мне и думать об этом, если б узнал, что его родная дочь, не менее гордая, чем и он, сама решилась поместить объявление, как самая последняя городская учительница...

В руке у меня был клочок бумаги с написанным объявлением; стоило разорвать его -- и всё кончено... Такие мысли волновали меня, но... Рубикон был перейдён...

2 августа.

Объявление начинает приносить "плоды": бабушка пришла в ужас, мама очень недовольна, говорит, что я прославилась на весь город, молчит, грозы пока нет, но для меня хуже всего это молчаливое гонение. Все и всё против меня. Теперь я готова сознаться, что поступила довольно необдуманно, не сказав никому ни слова; за эту выходку мне придётся поплатиться.

На семейном совете решено: прекратить печатать объявление и не пускать меня на Французскую выставку в Москву. <...>

1892 год

8 января.

Как сон, прошли эти дни святок -- я веселилась. Теперь я всё-таки успела ближе познакомиться с обществом, хотя меня держат слишком строго, наблюдают за мной постоянно, находя, что я ещё очень молода для частых выездов. Действительно, я моложе всех барышень, у меня нет такой представительности и самоуверенности, но ведь это приобретается привычкой... Мне уже смешно себя вспомнить прошлогодней гимназисткой, которая дрожала как осиновый лист, подавая впервые в жизни руку гимназисту.

1 марта.

Боже мой, до чего гадка моя жизнь! Ты, в руках которого наша жизнь, -- неужели Ты не можешь послать мне избавления? Я не знаю, что теперь выйдет из меня: характер мой стал несносен и всё более и более разгорается во мне ненависть к этой жизни...

Жить так, чтобы не знать, что будет с тобою завтра -- вот что увлекает меня; лучше работать и ходить босиком, но быть спокойной в душе, нежели носить туфли, ничего не делать и постоянно волноваться о самой себе. Христианство запрещает самоубийство, но будь я язычницей, -- меня уже с 14-ти лет не было бы на свете. <...>

10 марта.