Дневник русской женщины

Когда я думаю, что вот уже скоро год, как я теряю время, и что впереди предстоят ещё годы терпения -- страшное отчаяние охватывает меня. Я хочу одного и только одного: учиться. Я чувствую, что слишком мало знаю и слишком неразвита, чтобы вполне вступать в жизнь. Все другие желания и страсти не существуют для меня; природа же нарочно создала меня так, что благодаря моей внешности, все мечтания о счастье, любви -- не для меня. Что толку в том, что у меня розовый цвет лица, красивые губы, белые зубы, тонкая фигура -- всё это ещё не составляет привлекательности. Когда я слушаю рассказы моей приятельницы Сони о том, как в неё влюблялись, когда я вижу, что её лицо разгорается, глаза блестят, и вся она в эти минуты смотрит настоящей красавицей -- тогда я думаю, что представляю ей живейшую противоположность: чем больше она одушевляется -- тем я становлюсь холоднее, она увлекается --

я насмешливо улыбаюсь, и, право, не будь у меня такая мещанская наружность, я была бы похожа на Мефистофеля...

Что, в сущности, человек? т. е. такой обыкновенный человек, как и мы все? По-моему, это даже менее, чем ничто. Я удивляюсь, как это люди не понимают своего ничтожества: они создают себе свой особый, маленький мирок, в котором ставят кумиром своё "я", и стараются других подчинить ему. <...>

24 августа.

Погода чудная, август хочет казаться маем. Я сидела сегодня в саду, на моей любимой полянке под липой; на мне обычное синее платье, на голове лёгкий белый платок с кружевами; грациозно прислонившись к дереву, я сижу на складном стуле и, обняв одной рукой толстый сук, поднимаю голову и начинаю... мечтать... Но как мне было грустно! Я плачу от радости, когда уезжаю сюда, и сколько горя, расставаясь с Нерехтой... С каждым стуком колёс уходящего отсюда поезда -- моё сердце замирает, слёзы неудержимо бегут из глаз... Стоя у окна вагона, я вся сосредоточиваюсь на виде исчезающего города, оторви меня кто-нибудь от него в ту минуту -- мне кажется, что я умру... Скоро меня уже не будет здесь...

Я опять смотрю и на небо и на знакомые деревья, кусты и цветы, с моего места мне отлично всё видно, и при мысли, что скоро-скоро я должна всё это оставить, что я не увижу этой знакомой, дорогой картины, -- страшно сжимается моё сердце, и, забыв всё, я чувствую, как слёзы душат меня...

Но закон и жизнь неумолимо ясно говорят мне одно: ты должна жить, как тебе прикажут, до двадцати одного года...

28

августа.

Наконец решусь сказать здесь мою заветную мечту, мою единственную тайну. До этого года я думала по совершеннолетии поступить на курсы, но мысль о потерянных годах заставляет меня поступить в один из швейцарских университетов. Какие знания нужны для этого, какие требования и формальности -- ничего не знаю, я иду ощупью, на авось, с отчаянной смелостью слепого... Что-то будет? А пока в ожидании занимаюсь. Вот эта мысль -- источник моего существования. Передо мной есть звезда, и я к ней иду... О, моё счастье! когда нужно -- приди ко мне!..

Ярославль, 6 сентября.

Чем чаще я сталкиваюсь с здешним обществом, тем более сознаю, что оно мне чуждо. <...> И с приближением сезона, когда все заняты толками о кружке, о военном клубе, о туалетах -- я сижу дома и думаю о предстоящих занятиях языками, музыкой, принимаюсь за латынь, хотелось бы поучиться и по-итальянски...

Как-то в газете я прочитала, что К-ская {С. В. Ковалевская, урожденная Круковская (1850--1891), математик, ради получения возможности продолжить образование вступившая в 1868 году в фиктивный (позднее ставший фактическим) брак с В. О. Ковалевским.} заключила фиктивный брак, с целью уехать за границу для учения. Это меня поразило: такая мысль мне бы и в голову не могла прийти. Но зато и я не К-ская... Однако, пример заразителен: что, если бы и мне сделать тоже! Но здесь никто и не согласится, это невозможно. Притом, я ведь получу свободу, но как долго ждать! А между тем к маме стали уже приходить свахи. Вот беда-то! что за народ! <...>

19 сентября.