Дневник. Том 1

вина; остальную сумму мы возместим вам при первой возмож

ности. За вторую же партию мы уплатим, как обычно, в конце

года».

Черт возьми! Ньеверкерка можно упрекнуть во многом, но

в чем причина всех этих нападок? В любви к картинам, кото

рые он якобы присвоил? Да разве хоть один из всех журнали

стов, требующих от него возвращения этих картин, знает, на

каком месте висит в Лувре хоть одно из выставленных там по

лотен? Нет, это опять мещанская зависть, — и в настоящий мо

мент она принимает пугающие размеры, — чистейшая грубая

зависть, одновременно трусливая и почти яростная, зависть к

этому видному мужчине, который носит графский титул, сча

стлив, обладал великосветскими женщинами, занимает высокое

положение и получает большой оклад! < . . . >

10 февраля.

Только что мы оба чуть не погибли. Как обычно по средам,

мы ехали на обед к принцессе. Пьяный извозчик, которого мы

взяли в Отейле, на полном ходу наскакивает на колесо ломо

вой телеги на набережной Пасси; толчок такой сильный, что

Эдмон, ударившись о ближнее стекло, разбивает его своей го

ловой, так что лицо оказывается снаружи... Мы смотрим друг

на друга, — взаимное осматривание, как бы ощупывание! Лицо

у Эдмона в крови, глаз залит кровью. Я выхожу с Эдмоном из

коляски, чтобы было виднее. Смотрю на него: удар пришелся

под глазом, стекло порезало нижнее и верхнее веко. Я замечаю

40 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1

613

только это, и лишь потом Эдмон признался мне, что, плохо видя

из-за кровотечения, боялся остаться без глаза.

С набережной мы поднялись в Пасси; я вел его под руку, он

шагал твердо, прижимая к лицу красный от крови платок,

шел, как олицетворение кровавого несчастного случая, как

каменщик, упавший с крыши. И пока не промыли глаза в ап

теке — смертельная тревога, волнение, секунды ожидания, ко

торые казались вечностью! Какое чудо — глаз невредим!

Идем отправить телеграмму на улицу Курсель, и по дороге

он рассказывает мне очень странную вещь: за мгновение до

толчка у него появилось предчувствие несчастного случая; но

только, из-за какого-то смещения, подсознательно связанного

с братским чувством, он представил себе, что ранен я, и ранен

в глаз.

12 февраля.

< . . . > Никто еще не охарактеризовал наш талант романи

стов. Он состоит из странного и уникального сочетания: мы

одновременно физиологи и поэты.

О, как приятно, когда общаешься с сильными мира сего,

знать, что у тебя есть свой кусок хлеба и ты ни от кого не за

висишь!

Вторник, 2 марта.

До сих пор мы еще не встретили никого, кто сказал бы нам

что-нибудь приятное по поводу нашей книги, даже в самой ба

нальной форме.

Перед обедом у Маньи мы заходим к Сент-Беву. Он появ

ляется из спальни, где ему спускали мочу, и тут же начинает

говорить о нашем романе: видно, что он собирается говорить

долго. Ему прочли книгу во время перерывов, когда он отды

хает от работы.

Сначала это вроде речи адвоката Патлена *, слова, похожие

на ласку кошачьей лапки, вот-вот готовой показать когти; и ца

рапины не заставляют себя ждать. Они появляются постепенно,

потихоньку: в общем, мы хотим слишком многого, мы всегда

хватаем через край, мы раздуваем и насилуем хорошие стороны

нашего таланта; нет, он не отрицает, что отрывки из нашей

книги, прочитанные очень хорошим чтецом, в известной обста

новке могут доставить удовольствие... Но книги ведь создаются

не для чтения вслух. «Боже мой, эти отрывки, быть может,

войдут потом в антологии... но, — говорит он, — я, право, не

614

знаю, ведь это уже не литература, это музыка, это живопись.

Вы хотите передать такие вещи...» И он воодушевляется: «Ну,

вот Руссо, — его манера уже построена на преувеличении.

А после него явился Бернарден де Сен-Пьер, который пошел

еще дальше. Шатобриан. Кто там еще?.. Гюго! — И он смор

щился, как всегда при этом имени,— Наконец, Готье и Сен-

Виктор... Ну, а вы, вы хотите еще чего-то другого, не правда ли?

Движения в красках, как вы говорите, души вещей. Это невоз

можно... Не знаю, как это примут в дальнейшем, до чего дойдут.

Но, видите ли, для вашей же пользы, нужно кое-что сглажи

вать, смягчать... Вот, например, ваше описание папы в конце

книги, когда он там, в глубине, весь белый, нет, нет, так

нельзя!.. Быть может, в каком-нибудь другом повороте...»

И вдруг, неожиданно рассердившись, он восклицает: «Ней-

тральтент! Что это еще за нейтральтент? Этого нет в словаре, это из лексикона художников. Не всем же быть художниками!..

Или, например: небо цвета чайной розы... Чайной розы!.. Что

это за чайная роза? И это в том месте, где вы описываете Рим!

Если бы еще речь шла о пригороде...»

И он повторяет:

— Чайной розы! Существует просто роза! Чепуха какая!

— А все-таки, господин Сент-Бев, если я хотел выразить,

что небо было желтое, желтовато-розового оттенка, как у чай¬

ной розы, например у «Славы Дижона», а совсем не такого ро

зового цвета, как у обычной розы?

— В искусстве надо добиваться успеха, — не слушая, про

должает Сент-Бев. — Я хотел бы, чтобы вы его добились.

Здесь он делает паузу и неясно бормочет несколько слов, за

ставляющих пас подозревать, что в его окружении книга не