Дневник. Том 1

дом из них: рококо говорит об учтивой развращенности, о любви

приятной и удобной, о готовности предаться наслаждению

109

и т. п. Другое кресло, прямых линий, — это кальвинизм, янсе

низм, экономизм, непреклонная добродетель; это Тюрго, это

господин Неккер.

1 августа.

< . . . > Мамаша Путье, попрекая своего сына тем, что у него

до сих пор нет ни положения, ни успехов по части карьеры,

ни заработка, заканчивала свое родительское наставление сле

дующей очаровательной фразой: «В твоем возрасте я была уже

матерью!»

3 сентября.

Одноактная пьеса — «Костюмированный бал». Обновить ко

мическое.

17 сентября.

<...> Для нашего предисловия: «История, более правдивая,

чем роман...» * < . . . >

Жизор, 22 сентября.

< . . . > Тип человеческой красоты, утраченной за два или три

тысячелетия цивилизации. Греческий медальон — вот лучшее

подтверждение и самый прекрасный образец этой чистой кра

соты. Она утеряна уже в римских медалях, но возмещена и ис

куплена величественным характером голов: никогда Власть не

была так написана на человеческом лице, как у римских цеза

рей. В наше время — ее вырождение, читаемое в гнусных чер

тах Людовика XVIII или Луи-Филиппа. <...>

В Б урбе * госпожа Шарье сделала кесарево сечение одной

карлице, которая захотела иметь ребенка от великана из своей

труппы.

Прошлым вечером, на балу. Снаружи к окнам прильнули

рожи лакеев, стоящих во дворе на холоде и пожирающих гла

зами веселье и буйную радость танца, — чудовищный и грубый

образ народа, который наслаждается вприглядку. <...>

Бальзамирование тела г-на Морине в Ницце. — Его зять на

ходит, что покойник как-то вытянулся в длину — тот был очень

мал ростом; бальзамировщик замечает очень спокойно: «О су

дарь, это всегда вытягивает!» Потом берет покойника за нос,

отгибает кончик в стороны, чтоб показать его эластичность.

В связи с этим кошмар: видел множество голов, у которых носы

медленно возвращаются в прежнее положение. < . . . >

110

Париж, 12 октября 1856 года.

< . . . > Сегодня я написал Шоллю:

«Читаю Вас и счастлив тем, что читаю Вас, что могу об

щаться с Вами, с Вашим умом, который люблю так же, как и

Ваше сердце, — от всего сердца.

Где-то Вы теперь? В Генте? Колесите по Бельгии? Кажется,

у Вас рабочее настроение. Тем лучше. Смело беритесь за что-

нибудь крупное, забудьте обо всем, взяв в руки перо, создайте

себе чудесный сад воображения, выбросьте из жизни все, что мо

жет Вам помешать, и живите в романе, который Вы непременно

напишете. Мне думается, на то воля провидения, что мы не по

хожи на всех других, что, больные, измученные, отмеченные

проклятием, мы умеем стать выше обстоятельств и событий,

умеем мечтать и строить призрачный дворец из музыки и слов

и населять его летучими мыслями... Но дьявол и сюда находит

дорогу!

Знаете, откуда мы приехали? Из двадцатидневного счастья,

полного счастья, сладко убаюкивающего, не знающего ни од

ного томительного часа, — счастья, после которого, если слу

шаться разума, надо бросить свой перстень в море *, — только

кто же его бросает? Вокруг — вся прелесть природы: деревья,

вода, лужайки, где бродят коровы, синева неба, и все, сколько

может охватить взгляд, полно жизни. Дом, большой и простор

ный, царственно буржуазный; прекрасный распорядок, жизнь

без шума, без принудительности. Старики, которые не ворчат

и поощрительно радуются вашей молодости; беседы в обще

стве, интимные, за закрытыми дверями, с очаровательными со

беседниками, понимающими вас с полуслова, родственными вам

по своим вкусам в самых разнообразных областях; молодая

девушка, юноша, полный женской грации, — после вас это, не

сомненно, лучший из наших друзей. В воздухе разлито что-то

нежное, веселое, трепетное, наполняющее ваше сердце ленивой

и светлой радостью. Словом, лучший отдых, спокойный и уют

ный рай, где Петрюс исцелился бы от ликантропии * и где Ваши

покорные слуги вылечились от скуки... до завтра.

Подумать только, кто увез нас обедать в Мулен-Руж нака

нуне отъезда? Асселин, миллионер. Он до сих пор сбит с толку,

ошеломлен своей неожиданно привалившей удачей, ощу

пывает, оглаживает ее со всех сторон, звенит монетами, чтоб

убедиться в их реальности, и, словно пораженный громом, еще

не совсем очнувшись, покусывает для верности банкноты, чтоб

еще и еще раз прикоснуться к этой сбывшейся мечте. Право,

111

чего не случается на свете; я вспоминаю, как однажды вечером

Асселин захлебываясь перечислял все то, что ему хотелось бы

иметь: здесь были хрусталь, саксонское белье, свечи, шелк, —

короче, все, что радует взгляд и утонченный вкус. И вот теперь

все это у него есть, он купается в этих нежданно сбывшихся

надеждах. Вообразите изумление кредиторов!»

14 октября.

Лучшие из восьми моих «Новых портретов» * отвергнуты

на прошлой неделе в «Ассамбле насьональ» — «ввиду их не

пристойности».

Сегодня они отвергнуты в «Газетт де Пари», «ввиду их рас

тянутости». — Итак, подобным вещам не находится места в га

зете!

Когда мы, грустные и злые, бродили по Бульварам, пере

живая это, и глазели на все витрины подряд, вплоть до вы