Дневник. Том 1

Встретилась с Г. Поповым у подъезда Богданова-Березовского. Нежные поцелуи (он со всеми целуется и зовет меня Любашей!). Пришли еще Щербачев с Верой Алексеевной. Богданов-Березовский играл свои «Сельские картинки»[1327], а Г.Н. Арию для виолончели с оркестром, посвященную памяти Алексея Николаевича[1328]. Мне она чрезвычайно понравилась, – глубокая, мелодическая, напевная музыка. Попов пополнел с прошлого года и как всегда жалуется на неустройство жизни. Сели за ужин. Налили водки, и первый тост Попов произнес за мое здоровье! Что я-то и такая и сякая! А затем, после того как мы пили за творчество композиторов, взял слово Валериан Михайлович <Богданов-Березовский>, и тут уж я не знала, что и делать. Он начал с Александра Осиповича, у него остались дочери – и т. д. Масса теплых слов, к которым подбавлял еще свои замечания Попов, а затем выступил и Щербачев. «Мне хочется сказать, что у вас давно уже есть искренний поклонник, и часто в Новосибирске я говорил с Верой Алексеевной о вас, как-то вы переносите это тяжелое время. И поклонником вашим я был еще до того, как вы взяли девочек Старчаковых», уважение, нежность и т. д. и т. д. Я была бесконечно тронута и поражена. Неужели я заслужила такое отношение, и, главное, меня удивило, что все эти умные люди замечают и видят мою более чем скромную жизнь. Еще благодарили за то, что я «приобщила их всех к мышлению Стравинского». Щербачев был в ударе и много и хорошо рассказывал. Я была потрясена его описанием разрушений, причиненных атомной бомбой[1329]. Какой это ужас.

Пошли гипотезы о том, что получится, если огромную атомную бомбу спустить в вулкан, и разрыв ее расколет Землю на части.

Богданова-Березовского приглашают директором в Клинский музей[1330].

Говорила сегодня по телефону с Натальей Васильевной. Никита ей рассказал со слов Васи, что я мотивировала свой отказ продать комнату тем, что мне некуда поставить шкаф! И меня, совершенно напрасно, конечно, это очень расстроило. Но что я могу от Васи ждать.

В поисках своего офортного пресса зашла на днях к Катониным. Он был с Академией художеств в Самарканде и Загорске. Его очень приглашали на Украину, но в Москве не хотели его отпускать, он-де очень нужен в Ленинграде, и обещали ему Павловск. Когда же он приехал сюда, то оказалось, что Павловск и Царское отданы Левинсону[1331].

22 августа.

Мне приснилось сегодня, что меня расстреляли.

Мы, я и какие-то другие люди, поставлены на краю бездонной пропасти в совершенно голом месте и после выстрела должны были туда свалиться. Сперва мне было очень страшно, особенно пугала пропасть. Но потом внезапно страх пропал, и я стала просить: скорей, пожалуйста, скорей стреляйте в меня. Увидала кровавое пятно на белой рубашке на месте сердца (как было у А.М. Крылова). И больше ничего. Ни боли, ни падения.

Проснулась под очень тяжелым впечатлением. Какие еще напасти меня ждут? Как я выкручусь с деньгами эту зиму, не знаю. У нас с приезда девочек выходит полторы тысячи в месяц, а их еще надо одеть!

Легкой жизни я просил у Бога,Легкой смерти надобно просить!

Бунин[1332].

А как хочется хоть капельку легкой жизни, хотя бы на время «печального заката»[1333].

23 августа.

Перестаю верить в «белые покрывала», предсказанные Палладой.

27 августа. В пятницу ездили в Детское девочки, Елена Ивановна и я. Они пошли гулять, а я на кладбище и к комендантше кладбища в Софию. Я шла по тем улицам, где 28 декабря 32-го года я разыскивала Костюковых, чтобы узнать адрес докторши. Мучительно ярко встал передо мной этот день и взгляд Аленушки в последнюю минуту. Боже мой, Боже мой, за что, за что сейчас, через 13 лет, так больно? Так же ее люблю и так же плачу. Деточка моя родная. И ни в чем мне нет утешения. Только Соня, которая так мне ее напоминает и так далеко. Как больно, больно жить. Хоть бы вернулась Евгения Павловна, сдала бы девочек, легла бы и не встала.

28 августа. Детское производит на меня впечатление совершенно разрушенного муравейника, куда медленно сползаются жалкие муравьи.

Там виден только пролетариат, загнанный, замученный, бесприютный. Сколько рассказов наслушалась. Захожу к комендантше кладбища, живет в Софии, в комнате метра 4,5. Она молодая, круглолицая, с серыми лучистыми глазами. Грудной ребенок. Муж приезжал с фронта, она забеременела, а спустя некоторое время он написал ей, что у него есть вторая жена и ребенку полтора года. Кроме нее в комнате живет другая женщина с взрослой дочерью и сыном лет 12. Жили они прежде неподалеку от нас, она меня помнит. Пришли немцы, угнали в Гатчино[1334], затем дальше, за Дедовичи[1335]. Немцев прогнали, пришли наши. Она там устроилась, нашла комнату, работу себе и дочери, и с продуктами было неплохо. Вдруг приказ: возвращаться на родину. Вернулась – комната занята другими, вот, спасибо, добрый человек приютил, деваться некуда, и работы нет.