Дневник. Том 1

29 июля. Проснулась утром очень рано, в 6 часов. Решила – посплю до 7. Но сон не шел, в кухне кто-то копошился, чем-то постукивал. Подумала, что это Алексей Матвеевич, он встает всегда рано. Встала, села переводить. Вдруг стук в кухне глухой, негромкий, но странный. Вскочила, иду к двери, вбегает Анна Ивановна, глаза широко раскрыты, в полном перепуге: в квартире пахнет порохом. «Посмотрите в кухне, Алексей Матв… – ружье». Заглядываю туда – ужас. Алексей Матвеевич сидит на диване, отвалился назад, ружье между ног, лицо мертвеца… рот раскрыт, вываливаются зубы. Ни стона, ни движения. Я отшатнулась от двери в безумном страхе. Анна Ивановна побежала, разбудила Ольгу Андреевну, та бросилась в одной рубашке, стала его звать, рыдая, дрожа всем телом: «Алеша, Леша, что ты сделал?» Вызвали «скорую помощь», я сходила к Владимиру Васильевичу Акимову, но его визит не понадобился – «скорая помощь» приехала сразу, доктор констатировал смерть. Жили они душа в душу, обожали друг друга, последние дни он с кем-то повздорил на службе, но никаких растрат, злоупотреблений у него не было. По-видимому, самоубийство было у него манией. Его когда-то вынули из петли; его первая жена стащила его с откоса, он бросился под поезд.

Я глубоко возмущена, как мог он доставить жене такие страдания на всю жизнь. Сестра Крылова все извинялась за брата: как мог он так поступить в вашей квартире? Вот радости коммунальной квартиры, когда живешь с чужими людьми.

Мне теперь хочется уехать из этой квартиры. Страшно разболелось сердце. Я пошла в церковь. И такое беспокойство мучительное обо всех, в особенности о Васе. Страшно, что горе накроет своим крылом. И я себя корю, что не продаю для них комнату. Вот подожду Богданова-Березовского из Москвы, узнаю, что там.

Девочки, бедные, проснулись утром, быстро оделись и сидели скрючившись на своих диванах, как перепуганные птенцы.

В столовой Станюкович Татьяна Владимировна рассказала мне, что сейчас эпидемия самоубийств. 16 июля Яхонтов выбросился из шестого этажа. Люди в тупике. С одной стороны, победа, с другой – ужасная жизнь и кругом нищета. Натянутые за четыре года нервы сдали – и вот…

За отсутствием других демократических свобод у нас есть свобода смерти, пассивная и активная: расстрел и самоубийство.

Мы с Татьяной Владимировной шли по Невскому и беседовали. «Ничто в строе нашей жизни не может измениться. Никаких сдвигов в победившей стране не может быть». На это я ответила: «Страна не может вечно ходить в туфлях, которые носили китаянки[1317]

. Пальцы, прошагавшие от Волги до Дрездена, прорвут свои туфли каким бы то ни было путем. Не может страна продолжать нищать, – это было бы равносильно смерти».

<30?> июля. Была с девочками у Щекатихиной. К ней пришла В.Д. Семенова-Тян-Шанская: Союз художников ее командировал под Выборг в военную часть, пришедшую с фронта, из Курляндии. Полковник рассказывал ей о солдатах: «У них душа беспредельно растянута, они способны на все, и их не накажешь». Перед проходом через Ленинград они прошли пешком 1000 верст. Почему пешком? Я была на Литейном, меня туда вызвали к десяти утра в Союз писателей, дали нам всем цветы, и мы все должны были стоять от Шпалерной до набережной[1318].

Ожидание было очень долгим, появились первые части около часу, я ушла от писателей на теневую сторону, народу была тьма-тьмущая, и никаких милиционеров. Солдаты шли в своих железных шапках, пот с них лил градом, загорелые, красивые, молодые. Я купила для Гали эскимо, отдала солдату, многие шли с женами; Семенова-Тян-Шанская рассказывала со слов полковника, что солдатам хотелось пить, отдохнуть. Они окружили какой-то пивной ларек, милиционер попробовал протестовать. Солдат выхватил наган и убил бы того, если бы девицы, бывшие тут же, не увели милиционера.

8 августа. Вернулась сейчас от Анны Петровны. Как я люблю ее, и какая славная ее сестра.

Раздалась позывная музыка. А.П. предположила капитуляцию Японии. Не тут-то было. Объявлена война.

Как я хорошо помню огромные плакаты на северной гостинице «Дакай», дипломатические тайны! Без аннексий и контрибуций! Кенигсберг, Западная Украина и т. д. А Япония – qu’allait-elle faire dans cette galère?[1319]

Тарле на докладе в Союзе писателей говорил, что японцы где-то не то сказали, не то писали: Германия проиграла войну и потеряла честь. Мы чести не потеряли.

Они идут на харакири.

Тарле рассказал еще интересную вещь: 22 апреля в тайниках под Берлином сидели Гитлер, Кейтель, Дейниц, и пришел Геббельс. Гитлер все время повторял: «Deutschland ist verloren gegangen!»[1320] А Кейтель его утешал и уверял, что союзники еще перессорятся.

Как можно говорить, вернее, сознавать гибель родины, гибель, к которой ты сам ее привел, и пережить это?

Судьбы России впереди, и как больно, что до этого не дожить.