Дневник. Том 1

Как ужасна смерть в больнице. Мертвый становится сразу вещью, пустым местом. Всем, умершим в больнице, делают вскрытие, труп от груди до низу зашит крупными стежками через край. Это как-то просто до ужаса. Я была в мертвецкой. Это очень страшно. Но потом я поехала на Охту на кладбище[280], и люди, ехавшие в трамвае, были еще страшнее мертвецов. Желтые лица с кожей, туго обтягивающей кости, провалившиеся глаза, люди, отощавшие от долгого недоедания и обреченные на смерть. В 18-м, 19-м году было совсем другое и «смертники» были другие. Это были главным образом интеллигенты. Они были ошеломлены революцией, внезапно наступивший голод сразу сломил слабых. Люди пухли от голода. Никогда я не забуду одно лицо. Я его встречала всегда в конце Невского. Мне казалось, что это был какой-нибудь маленький чиновник, Акакий Акакиевич какой-нибудь[281]

. Он был небольшого роста, в котелке и черной крылатке, глядел он исподлобья, и взгляд его круглых карих глаз был испуганный насмерть. Лицо тоже было круглое, опухшее и желтое, как воск, с зеленоватыми подпалинами. Я знала, что этот человек долго не протянет. Потом больше я его не встречала. Этот смертный ужас в глазах: тогда ведь люди мерли, как мухи, на ходу. И у всех был такой же распухший восковой вид. Теперь не то. Долгое недоедание высушило людей, и теперь хуже вид у рабочих. Они тоже желтые, но совсем высохшие, худые. С них сдирают под видом соревнования, ударничества и пр. девять шкур. Наш сосед, милый Васильев, рассказывал мне, что он теперь иногда до 2 часов ночи ездит по округу, починяя машины новоиспеченных рабочих. Их было на здешней механической базе более 150 человек – учеников. Весь май они возили тракторы и катки перед нашими окнами. Вся эта молодежь, девицы и парни, ходили, обнявшись, за катками или лежали на солнышке. Затем они кончили ученье, их выпустили на работу, и они ломают все машины. А настоящие техники из сил выбиваются.

Когда я везла Анну Ивановну в больницу, с нами везли женщину, которую сопровождал сын, рабочий Путиловского завода[282], лет 24, необыкновенно нежно ухаживавший за матерью. Из больницы мы ехали с ним вместе в трамвае, и он мне рассказывал много о заводе. Он жаловался, что совсем нету квалифицированных рабочих – куда они подевались, неизвестно. Оттого, вероятно, в продаже, кроме бракованных вещей, ничего нет. Я купила чашки в государственном фарфоровом магазине (императорский завод[283]

), очень хорошенькие, по 1 р. 9 коп., все с изъяном. Купила здесь Васе фуфайку, всю уже перештопанную. До какого крайнего банкротства должно было дойти государство, решившееся обречь своих жителей на такой голод во всех отношениях и вывозящее все вплоть до лука и чечевицы за границу. Какой это глубочайший позор! Все это рабочим объясняется строительством. Но зачем строить, когда работать некому? Вся эта ложь меня приводит в исступление, и до чего я презираю народ, который все это терпит. Он, очевидно, и не заслуживает ни лучшей жизни, ни лучшего правительства. Но людям со свободным духом здесь не место, и надо направить все усилия, чтобы в будущем экспатриироваться. У Васи хорошие способности к рисованию – дарование интернационально. Только бы он был здоров. Сегодня я была в городе. Нигде нет никаких материй, никакого мыла, ничего съедобного, кроме Первой конной (колбасы[284]

), люди ходят из магазина в магазин с тупыми лицами. Леле понадобилась примусная горелка – в Москве не нашлось, в Ленинграде и Детском также, теперь ей привезли из г. Зарайска[285]. Жизнь унизительная до последней степени.

Знакомая К. служила в Москве гидом и была приставлена к каким-то иностранцам, которым понадобилось купить кусок туалетного мыла. Обошли весь город и не нашли. Иностранцы были удивлены, а девица страшно сконфужена. Она отправилась в Наркоминдел[286]

, рассказала это, и ей дали наряд на мыло, которое она и передала своим иностранцам. Они опять удивились и стали допытывать ее, какими судьбами ей удалось достать это мыло. Узнав, в чем дело, они взяли да и написали благодарственный адрес в Комиссариат иностранных дел за доставленный им кусок мыла. Девице влетело, и, кажется, она лишается места.

Но что должен думать приезжий европеец о стране, в которой на 13-м году революции, в мирной обстановке обыватель не может себе купить куска мыла? Кому это нужно – вот что меня интригует.

На днях я обошла весь Апраксин, Гостиный, Пассаж в поисках одного метра синего сатина. Во всех магазинах лежало на полках по нескольку кусков черного сатина и больше ничего. Было похоже на страшный сон. Теперь уже и этого нет. Мне надо срочно сделать ремонт в комнате, куда должен въехать Юрий. Мне нужно три доски 2½ дюйма и 3 доски 1 дюйма толщины. Я уже жду полтора месяца, нигде на складах нету. Нашему жакту (жакт – жилищно-арендное кооперативное товарищество) необходимо сделать очень много починок и построек – и все стоит.