Дневник. Том 2

печенные маркитантки в обшитых галуном юбках и кофтах —

зрелище, поминутно заслоняемое высокой насыпью, за которой

неизменно маячит на горизонте желтая крепостная стена с ма

ленькими силуэтами национальных гвардейцев.

На всем отпечаток войны, всюду трудятся, сняв куртки,

солдаты и рабочие, всюду патрулируют люди в штатском

платье; всюду горожане в кожаных нарукавниках обследуют

заводы и примыкающие к крепостной стене дома. И на

каждом шагу превосходные сюжеты для картин. Вот посреди

лесной поросли, на фоне лилового валежника и зеленой листвы,

выделяются синими пятнами рабочие блузы — это изготов

ляют туры и фашины. А там, на пригорке, среди древесных

стволов, примостились, словно повиснув в воздухе, походная

кухня и примитивные, точно у дикарей, постели саперов.

На станции Бель-Эр большое волнение. Служащие, возбуж

денно жестикулируя, рассказывают, что сейчас только задер

жан маршал Вайян, указывавший какому-то пруссаку на слабо

защищенные места укреплений. Они в ярости, что предатель

не был тут же на месте расстрелян. Опять «происки Питта и

Кобурга»! * В моменты большой опасности человеческая глу

пость доходит иной раз до чудовищных размеров.

Спускаюсь к бульвару Орнано. Под звуки горна проходит

мимо меня вооруженный лопатами отряд морской пехоты; он

мигом занимает казарму таможенников, и я с удовольствием

вижу, как тотчас же во всех окнах появляются бодрые и сме

лые лица, с глазами блестящими, точно морская волна на

солнце.

Я подымаюсь по Монмартру среди женщин, еле волочащих

ноги, согнувшихся под тяжестью овощей, по-мародерски со

бранных за городской стеной.

Пусть бы они уже пришли, пусть бы загремели пушки!

Ведь этому конца нет! Я чувствую себя, как человек, который

решился вырвать зуб и вдруг слышит от служанки дантиста:

31

«Господин доктор у себя в лаборатории на пятом этаже; он

занят там искусственной челюстью и не может отрываться от

работы».

Понедельник, 19 сентября.

Все утро гремит пушка *.

В одиннадцать часов я у ворот Пуан-дю-Жур. Под желез

нодорожным мостом женщины повисли на выступах недостро

енной стены с бойницами, взобрались на оставленные рабо

чими лестницы и со страхом прислушиваются к звукам, доно

сящимся со стороны Севрского моста; а внизу в это время

движутся уходящие на фронт батальоны мобильной гвардии,

с трудом прокладывая себе путь в толпе последних обитателей

extra muros 1 с тяжело нагруженными тележками и среди воз

вращающихся в город отрядов Национальной гвардии, смешан

ных с бандами дезертиров.

Солдат засыпают вопросами. Среди них есть пехотинцы из

46-й дивизии, по колено покрытые грязью, какой-то зуав с

ссадиной на лице. По их словам, они были отрезаны; своими

рассказами, своими перепуганными лицами, своим трусливым

видом они словно нарочно стремятся вызвать у людей смяте

ние и упадок духа.

Но несмотря на эти живые свидетельства отступления, бес

порядочного бегства и паники, солдаты мобильной гвардии,

ожидающие приказа выступать, хотя и бледны и несколько

растерянны — у их части еще нет командиров, — все же имеют

самый решительный и надежный вид. Две взволнованные мо

лоденькие женщины, стоящие подле меня, заявляют с милым

задором, что никто, по-видимому, не трусит.

В это время с присущей старым воинским частям военной

выправкой проходит мимо батальон муниципальной гвардии,

и один из офицеров, поравнявшись с мостом и заметив зуава

с ссадиной на лице, кричит толпе: «Задержите этого зуава!

Они нынче утром дали тягу!» И вскоре я вижу, как мобили

уже ведут зуава обратно, под огонь.

Возвращается батальон мобилей; у одного из солдат на

штык наколот прусский погон. Отчаянье, надежда и страх сме

няются поминутно на лицах окружающих, когда они слушают

рассказы солдат.

Вот проезжает повозка с тремя ранеными зуавами — видны

только их желтые лица, красные тюрбаны и часть ружейных

1 Вне стен ( лат. ); здесь: пригородов.

32

стволов. Вот подъехала карета, кучер требует, чтобы его ско

рей пропустили, а в глубине кареты можно разглядеть обши

тый галуном рукав человека, опирающегося на эфес сабли:

это раненый офицер.

Вокруг меня в лихорадочном нетерпении расхаживают сол

даты мобильной гвардии; они рвутся в бой, распевают «Мар

сельезу» и открывают пальбу в воздух, чтобы испробовать

свои патроны.

У себя дома я слышу далекий гул, прерываемый иногда

глухим пушечным выстрелом. На повозке, полной деревянных

носилок для раненых, проезжает у меня под окном солдат На

циональной гвардии.

Подхожу к Пуан-дю-Жур одновременно с возвращающейся

в город небольшой группой зуавов. Это все, говорят они, что

осталось от их отряда в две тысячи человек. А дальше какой-

то солдат мобильной гвардии рассказывает, что в Медонском

лесу до ста тысяч пруссаков, что корпус Винуа рассеялся,

как выпущенный из ружья заряд дроби. Говорит о бомбе, ра

зорвавшейся на двадцать два осколка подле одного из его то

варищей, о неустрашимости и безумной отваге неприятеля:

человек десять, не более, ринулись в атаку на весь его ба

тальон. И чувствуется, что этот солдат во власти безумного

страха, и все его истории — лишь галлюцинации, вызванные

паникой.

По дороге в Отейль, в вагоне, какой-то буржуа рассказы