Дни чудес

Кивнув, он умчался прочь.

Я шел по наклонному проходу к сцене. И с каждым шагом у меня в голове возникали картинки: вот я день за днем привожу сюда маленькую девочку, вот мы приходим сюда после посещения больницы. И конечно, я вспоминал пьесы, которые мы ставили к ее дню рождения, радостные, но и дерзкие, ведь они бросали вызов ее диагнозу и тому, чем он грозил. В полумраке зрительного зала я так живо, так ясно осознал, что проведенные нами вместе дни были изумительными, наполненными, потому что мы понимали непрочность всего этого, пусть и никогда в этом не признавались. Но в конце концов время вынуждает нас признать. Ярчайшее солнце отбрасывает самые черные тени, и, подходя к Ханне, я, как никогда, страшился будущего. Как и нежданную любовь, я ощущал надвигающуюся на меня темноту – и знал почему.

– Я уже говорил, что очень горжусь тобой? – наконец сказал я.

Ханна пожала плечами:

– Просто я взяла старые пьесы и скомпоновала их. Мне помогла Салли. Она сделала бо`льшую часть работы.

– Я не о пьесе. Она была прекрасна, разумеется. Чудесный сюрприз! Я никогда этого не забуду! Но театр, важный сам по себе, был только местом, декорацией. Волшебство было в тебе. С момента твоего рождения это всегда была ты. Я так благодарен тебе и так поражен, что ты это сделала. Но не следовало рисковать здоровьем, чтобы спасти это место.

– Следовало! – Ханна медленно соскользнула со сцены. – Я должна была спасти его.

– Зачем?

– Потому что он тебе будет нужен. Тебе будет нужно что-то.

– Ханна…

– Папа, что бы ни случилось, ты должен отпустить меня. Чуточку.

– Не могу, детка.

– Придется. Все лето я пыталась… пыталась сказать тебе. Когда я отключилась, упала с лестницы, на следующее утро меня отвезли в больницу. И я знала, господи, знала, что не смогу больше так с тобой поступать.

– Как – так?

– Рассчитывать, что ты будешь оберегать нас, отгонять все напасти. Но то, от чего мы убегали, теперь здесь, и мне придется столкнуться с этим. Тебе надо отступить в сторону. Это мой выход, мой монолог.

– Не понимаю, – произнес я, но я понимал.

– Не могу подобрать нужные слова, но скажу вот что: мне предстоит борьба, самая большая битва в моей жизни. Если мне суждено выиграть, то надо, чтобы все вокруг меня были нормальными – или, по крайней мере, нормальными в нашем понимании. Мне нужно, чтобы жизнь продолжалась, потому что жизнь и состоит в этом. Не пойми меня неправильно, но иногда мне хочется, чтобы тебя здесь не было. Хочу, чтобы ты сказал мне: «Не могу сегодня сидеть с тобой и смотреть эти паршивые диски, потому что у меня свидание или работа» или «Я везу нашу труппу на дурацкий фестиваль искусств на каком-то богом забытом поле». Потому что это ты. Я не хочу, чтобы ты потерял себя, папа. Не хочу, чтобы ты все привязывал ко мне, не хочу, чтобы ты нависал надо мной, как неумолимый жнец. Мне надо, чтобы ты оставался собой. Вот так мы собираемся выиграть. Понимаешь? Мы выигрываем, когда живем.

– Иди сюда, – позвал я.

Мы обнялись, и она показалась мне совсем легкой и вялой. Но я знал, что она достаточно сильная.

– Обещай мне, – сказала она. – Обещай, что, если что-то случится, ты не станешь сидеть дома, листая старые фотоальбомы, как законченный неудачник. Ты будешь приходить сюда, будешь ставить пьесы, будешь жить.

– Обещаю, – ответил я.

– Хорошо. А теперь я пойду за своим бойфрендом, а ты останешься тут.

– Ханна, я… Возвращайся не позже половины одиннадцатого, или будешь наказана.

Она вновь забралась на сцену и прошла мимо декораций. Я слышал ее шаги, удаляющиеся по коридору в сторону гримерок.

Снова оставшись в одиночестве, я почти физически ощущал тишину, хотя, конечно, здесь не бывает полной тишины. Воздух в зале наполнен неясным гулом, он несет в себе каждый момент напряжения, каждый взрыв смеха. Они остаются навсегда, как атмосферные помехи, как воспоминания. Где-то в вечном гуле остались звуки шагов маленькой Ханны, бегающей по проходам. Эти звуки останутся здесь, пока живо здание. Они всегда будут звенеть. Все, что мне надо делать, – внимательно слушать.

Я отправился обратно по длинному коридору к задней двери, думая: если нам действительно дадут отсрочку, то следует что-то с этим сделать. Надо будет ставить новые пьесы, дерзкие пьесы, что-то другое наряду с мюзиклами, бытовыми комедиями, обязательными текстами к выпускному экзамену и выступлениями эстрадных артистов разговорного жанра. Все меняется, Интернет вызовет революцию в манере людей смотреть и переживать истории. Я подумал про себя, что управляющий театром должен понимать, куда все это ведет, чтобы мы могли продолжать.

Я выключил свет в зале и прошел в фойе. Один из волонтеров запрёт театр на ночь. Стеклянные двери со свистом распахнулись, и я вступил в опускающиеся сумерки. Публика давно разошлась, парковка опустела. Над луной, как занавес над авансценой, нависли облака. Я оглянулся на надпись над входом. Пьеса Ханны Роуз. Будут ли еще?

Прозвучавший голос напугал меня.

– Забыл, где поставил машину?