Дни прощаний

– Пару недель назад мои лучшие друзья погибли в автокатастрофе. Все трое. – Я по-прежнему смотрю в пол, и лишь произнеся слова «все трое», поднимаю глаза на доктора Мендеса.

Выражение его лица не меняется. Он глядит мне в лицо, а его глаза словно приглашают говорить.

– Мне очень жаль, – тихо произносит он. – Это ужасно.

Я отвожу взгляд и потираю лицо, потому что у меня вдруг перехватило дыхание. Я очень надеюсь, что он не станет задавать лишних вопросов. Для начала я не готов рассказывать о том, что считаю себя виновным в их смерти, и о том, что судья Эдвардс вот-вот привлечет меня к ответу. Я пока еще не готов произнести эти слова вслух. Я боюсь, что тогда они станут более реальными. Эти слова подобны магическому заклинанию, вызывающему из адского пламени демона, пожирающего человеческие души.

Я с трудом дышу сквозь подкативший к горлу ком.

– Да. Это хреново. В день последних похорон у меня случилась первая паническая атака. В тот раз я поехал в отделение скорой помощи. А вчера, в первый день учебы, случилась вторая атака. Я здесь потому, что не хочу пережить еще и третью.

Доктор Мендес кивает.

– Теперь мне абсолютно ясно, с чего нам необходимо начинать терапию. Расскажи мне о том, что ты чувствуешь сейчас. Есть у тебя какие-нибудь размышления насчет горя, которое ты переживаешь?

Это очень простой вопрос, но я совершенно не представляю, как на него ответить. В этот момент в докторе Мендесе есть нечто от священника, приглашающего меня покаяться. У него такая открытая, дружелюбная манера, и он не осуждает меня. Я колеблюсь между недоверием к доктору Мендесу, из-за которого не могу поделиться с ним тем, что я повесил себе на шею камень вины за гибель Соусной Команды, и нежеланием разочаровать его.

– Я скучаю по ним.

Доктор Мендес снова кивает, но не говорит ни слова. Очевидно, он не принадлежит к тому типу людей, которые начинают волноваться и пытаются заполнить паузы в разговоре. Он позволяет тишине свободно парить в его кабинете.

– Я… иногда забываю, что их больше нет. Обычно это происходит сразу после пробуждения. И длится около пяти секунд каждый день. В эти краткие мгновения я чувствую себя свободным. А затем все вспоминаю. И еще… мысли часто накатывают на меня, когда я пытаюсь уснуть, и прогоняют сон.

Я наливаю воды в стакан и делаю глоток. Не то чтобы мне хочется пить, просто я не знаю, куда деть руки.

– Моя подруга, которая встречалась с одним из моих погибших друзей, сказала, что горе накатывает волнами, и порой в самый неподходящий момент.

– И твое горе проявляется точно так же?

– Да.

– Девушка, о которой ты упомянул, помогает и поддерживает тебя?

– Да, это так.

– А есть еще люди, которые могли бы разделить с тобой это горе?

– Мы немного поговорили с бабушкой одного из моих погибших друзей.

– Я заметил, что ты не произносишь их имен. Ты всего лишь называешь их «друзья» или «друг». Тебе нелегко произносить их имена?

– Я… да. Думаю, да.

– Ты знаешь почему?

Я задумываюсь.

– Я не совсем это понимаю, но мне неприятно называть их имена, когда я рассказываю о том, что они умерли. Это глупо, но я боюсь, что тогда их смерть станет реальностью.

Доктор Мендес покачивает головой.

– Я видел людей, которые боялись выбрасывать одежду или обувь любимых людей, потому что тем самым они признали бы, что это конец. Абсолютно необратимый. Что, если любимый человек вернется домой, а его обуви нет?

Мои руки дрожат, но я не ощущаю этого. Это похоже на подергивание века, которое не видишь в зеркале.

– Я могу назвать вам их имена? – Мой голос тоже дрожит. Я отчетливо это слышу.

– Если ты сам этого хочешь.

Я немного медлю.

– Блейк Ллойд. Эли Бауэр. Марс Эдвардс. – Я поизношу имена, словно благословение. Это приятно, но одновременно болезненно.

Доктор Мендес молчит, словно запоминая имена моих друзей.

– Спасибо, что назвал мне их имена. Я понимаю, как они важны для тебя и как свято ты хранишь о них память.

Я не совсем понимаю, зачем выпаливаю дальше:

– И еще. Недавно я навещал бабушку Блейка, помогал ей с работой по саду, которую обычно выполнял Блейк… до того как погиб. И она предложила устроить день прощания с Блейком. И я вот не знаю, стоит ли мне это делать.

– Что это за день прощания?

– Судя по тому, что она рассказывала, мы провели бы день вместе, делая то, что она стала бы делать с Блейком, если бы ей представилась возможность провести с ним последний день. Думаю, мы попытались бы прожить один день так, как он. Воздать ему должное. Попрощаться. А вообще я не представляю, как бы мы это сделали.

Доктор Мендес откидывается на спинку стула и, глядя сквозь меня, шевелит губами.

– Гм.

Через пару секунд я говорю:

– Итак, доктор, расскажите мне о своей матери.

Он усмехается и наклоняется вперед.

– Если я правильно тебя понял, ты в какой-то степени станешь замещать Блейка?

– Типа того. Конечно, я не стану напяливать на себя одежду Блейка или делать нечто подобное, но…

– Да, но ты определенным образом будешь предаваться воспоминаниям о нем. Возможно, делиться историями из его жизни, которые покажутся тебе важными.

– Наверное.

Он снова шевелит губами и задумчиво морщит лоб.