До конца жизни

До сих пор Серафима помнит, как первый раз вошла на занятия с покойным Захарием Петровичем. Потешный такой старичок был, все ее шестикрылым Серафимом звал.

К занятиям они вдвоем готовились. Серафима одних платьев целую дюжину перемерила. Зато, когда вошла в аудиторию, даже Коля ее не узнал.

Два часа сидела она, как ей показал Захарий Петрович. Вначале боялась пошевелиться, но потом вдруг забылась, как когда-то у бабки Костючихи…

После занятий Серафима осталась в аудитории, хотела посмотреть, какою она получилась на картинах. Коля тоже остался, но на рисунки даже не взглянул, прижал Серафиму к себе. Она не сопротивлялась, губы ее вдруг задрожали, как будто она собиралась заплакать. Но в это время кто-то заглянул в аудиторию. Коля быстро оттолкнул Серафиму от себя, пообещал:

— Вечером приду. Чтоб дома была!

— Хорошо, — ответила она.

Смотреть на картины Серафиме сразу расхотелось. Придет Коля вечером, она наденет свое самое лучшее платье, вденет в уши Герасимовы сережки, и он нарисует ее такою красивою, что все ей будут завидовать, и Зойка, и студентки…

Чтоб скорее прошло время, Серафима принялась за работу. Вымыла в аудиториях полы, протерла керосином заляпанные краской подоконники и батареи. Потом еще задумала поливать цветы, вытряхивать на ветру шторы, хотя они были чистые, недавно постиранные.

По дороге домой Серафима забежала в магазин, купила вина, еды. Потом зашла к соседке Клере Ивановне, выпросила патефон, пластинки. Раз у нее гости, то надо принимать их как в праздник, с вином, с музыкой.

Комнату Серафима тоже убрала по-праздничному, На окна повесила кружевные, недавно купленные занавески, кровать застелила чистой простыней, на которой еще покойная мать вышила двухглавого орла и какие-то цветы, не то розы, не то подснежники. Подушки Серафима прикрыла марлевыми накидками, а на лампочку сделала из разноцветных стружек абажур.

Потом она долго гладила платье, примеряла перед зеркалом сережки, заплела косы.

Наконец все было готово. Серафима села на табуретку и стала ждать, прислушиваясь к каждому шороху на лестнице.

От только что поглаженного и еще теплого платья ей вдруг стало жарко, словно она сидела не в комнате, а качала в кузнице мехи.

Услышав на лестнице какие-нибудь шаги, Серафима то кидалась к патефону, чтоб накрутить пружину и поставить пластинку, то бежала к двери и открывала ее, замирая в ожидании.

Но Коля где-то задерживался. По лестнице проходили соседи. Серафима даже забывала здороваться с ними, возвращалась назад, чувствуя, как все тело горит у нее, словно от температуры.

А Коля пришел как-то совсем неожиданно. Серафима не успела ни пластинки поставить, ни дверь открыть. Она всего на минуту задумалась о том, как они с Колей будут пить вино, танцевать, а он уже подошел к ней, обнял. Серафима встрепенулась, но потом притихла и чуть слышно попросила:

— Платье помнешь…

Коля отпустил ее.

Серафима бросилась на кухню, стала накрывать на стол. Коля помогал ей, отпечатывал бутылки, консервы и все допытывался:

— Ждала?

— Конечно, ждала! — отвечала Серафима.

Они сели за стол. Коля разлил вино, поднял стакан:

— За тех, кто не вернулся!

Серафима ударила легонько о стакан своей рюмкой, молча выпила, не зная, что отвечать на этот тост. Потом поднялась и пошла заводить патефон.

Коля тоже встал из-за стола, неожиданно выключил свет, отыскал в потемках Серафиму, обнял ее, прижал к себе. Она не противилась, прильнула к нему всем телом и вдруг то ли от радости и темноты, то ли от выпитого вина начала целовать его, чувствуя, как едва заметная, пахнущая одеколоном щетина колет ей губы.

Танцевать они так и не пошли. Пластинка давно закончилась. Коля гладил, обнимал Серафиму. Она ничего ему на это не сказала, а только прижалась еще сильней и незаметно стала снимать сережки… Но видно, торопилась, и у одной нечаянно сломалось ушко. Только тогда Серафима об этом не жалела…

Так они прожили до самого лета. На занятиях почти не разговаривали, зато вечером, когда Коля приходил к Серафиме домой, танцевали под патефон или просто так сидели возле открытого окна. Коля рассказывал про войну, про то, как его раненого лечила в госпитале докторша Таня. Она приходила к Коле после операции, садилась на койку, спрашивала:

— Не больно?

А он прогонял ее, злился.

Серафима тоже злилась на докторшу, целовала Колю и все думала о том, как они хорошо будут жить где-нибудь в деревне, куда Колю направят по распределению.

Уехал Коля в начале июля, пообещав вызвать Серафиму, как только устроится. Она ждала от него письма, сколько можно было ждать, а потом пошла в больницу, сказав Зойке, что у нее аппендицит.

Теперь, конечно, жалеет. Дочка бы ходила уже в десятый класс. А тогда не жалела. Больше злилась сама на себя, что поверила Коле в ту ночь, будто, правда, человек живет для радости, для праздника.

Свое новое занятие она хотела бросить. Трудно было везде успевать. Но Захарий Петрович уговорил ее:

— Как же мы без тебя?