До самого рая

Я знала, что он хочет, чтобы я научилась справляться со всем самостоятельно, и вдруг испугалась, как будто мне действительно предстояло говорить с сотрудником инспекции без помощи мужа; на минуту я даже забыла, что никакой сотрудник не придет, что всю эту историю я выдумала, чтобы получить возможность сделать нечто куда более пугающее: проследить за мужем в его свободный вечер.

– Да, – сказала я. – Я справлюсь.

Тогда он улыбнулся одной из своих редких улыбок.

– У тебя все получится, – сказал он. – Ты уже встречалась с техником, он вполне симпатичный. И я сегодня приду домой пораньше, ты еще не успеешь заснуть, хорошо?

– Хорошо, – согласилась я.

– Не нервничай, – сказал он. – Ты знаешь, что делать. – Те же слова говорил мне дедушка: “Ты знаешь, что делать, котенок. Тебе нечего бояться”. Муж снял с крючка куртку. – Спокойной ночи, – сказал он, и дверь за ним захлопнулась.

– Спокойной ночи, – сказала я в закрытую дверь.

Я подождала всего секунд двадцать и вышла из квартиры. Я заранее собрала сумку с вещами, которые могли мне понадобиться: маленький фонарик, блокнот и карандаш, термос с водой на случай, если мне захочется пить, и куртка на случай, если я замерзну, хотя это было маловероятно.

На улице было темно и тепло, но не жарко, и людей оказалось больше обычного. Одни ходили по Площади, другие возвращались домой из магазина. Я сразу заметила мужа: он торопливо шагал на север по Пятой авеню, а потом свернул на запад по Девятой улице, и я последовала за ним. Это был тот же маршрут, которым мы оба каждое утро, хоть и в разное время, ходили к остановке шаттла, и на секунду я подумала, не собирается ли он опять поехать на работу. Но он продолжал идти через Шестую авеню, через Малую восьмерку – мы так называли комплекс высотных башен, которые как будто были отдельным районом внутри Восьмой зоны, – потом через Седьмую авеню, все дальше и дальше.

Ходить так далеко на запад у меня обычно не было необходимости. Восьмая зона тянулась от Новой Первой улицы на юге до Двадцать третьей на севере и от Бродвея на востоке до Восьмой авеню и реки на западе. Формально зона простиралась еще дальше, но десять лет назад значительную часть ее территории за пределами Восьмой авеню затопило во время последнего сильного наводнения. Люди, которые решили остаться там, тоже считались жителями Восьмой зоны, но с каждым годом их становилось все меньше и меньше: их переселяли в другие места, потому что в реке постоянно находили что-нибудь подозрительное, и было непонятно, безопасно ли там оставаться.

Восьмая зона везде одинакова: в ней не должно быть никакой иерархии, и ни одна ее часть не может считаться лучше другой. Так нам говорило правительство. Но люди знали, что на самом деле здесь есть менее привлекательные районы, а есть и более привлекательные – например, тот, где жили мы с мужем. К западу от Шестой авеню нет ни продуктовых магазинов, ни центров стирки и гигиены, за исключением одного, который доступен только жителям Малой восьмерки, и там же находится так называемая Кладовка, где не продают ничего скоропортящегося, только продукты с большим сроком хранения – крупы и порошковую еду.

Как я уже говорила, Восьмая зона – одна из самых безопасных на острове, если не во всем муниципалитете. Тем не менее у нас все равно ходили слухи о происшествиях у реки, точно так же, как ходили слухи о происшествиях у реки в Семнадцатой зоне, которая тянется с севера на юг вдоль всей Восьмой зоны, а на восток простирается до Первой авеню и выходит к берегу Ист-Ривер. Говорили, будто в дальней западной части Восьмой зоны водятся привидения. Однажды я спросила об этом дедушку, и он повел меня на Восьмую авеню, чтобы показать, что никаких призраков там нет. Он сказал, что эта история началась еще до моего рождения: тогда там было множество подземных туннелей, проложенных под улицами и доходивших до центров перемещения, хотя самих центров еще не существовало – это были обычные округа наподобие Восьмой зоны, где люди жили и работали. Но потом, после пандемии 70 года, туннели закрыли, и люди начали рассказывать, будто правительство использовало их в качестве изоляторов для больных, которых к тому моменту насчитывалось сотни тысяч, а потом замуровало входы и выходы, и все, кто оказался внутри, умерли.

– Это правда? – спросила я. Мы стояли у реки и разговаривали очень тихо, потому что даже обсуждать подобное считалось государственной изменой. Мне всегда было страшно, когда мы с дедушкой говорили на запретные темы, и в то же время радостно, потому что я знала, что он понимает: я умею хранить секреты и никогда его не предам.

– Нет, – сказал дедушка. – Это все апокрифические истории.

– Что это значит? – спросила я.

– Что это неправда, – сказал он.

Я задумалась.

– Если это неправда, почему люди так говорят? – спросила я, и он посмотрел вдаль, на заводы на другом берегу.