До самого рая

– А по-моему, ерунда какая-то, – сказал Дэвид, и я посмотрела на него. – Что это за квартира таких размеров, чтобы по ней можно было бегать? Что это за люди такие добропорядочные, что сразу отнесли птицу в центр?

Эти слова вызвали у меня одновременно восхищение и страх. Я посмотрела вниз, на собственные ботинки.

– Но это закон.

– Конечно, это закон, но он же рассказчик, – сказал Дэвид. – Неужели он действительно думает, будто мы поверим, что, если к нам в окно вдруг влетит большой, пухлый, сочный голубь, мы не убьем его тут же, не ощиплем и не отправим в духовку?

Подняв глаза, я увидела, что он смотрит на меня с полуулыбкой.

Я не знала, что сказать.

– Ну, это ведь просто рассказ.

– Вот именно, – сказал он, как будто я с ним соглашалась, и поднес руку к виску, шутливо отдавая мне честь. – Пока, Чарли. Спасибо за угощение и за компанию. – И с этими словами он двинулся на запад, в сторону Малой восьмерки.

Он не сказал, что мы увидимся через неделю, но когда в следующую субботу я вернулась на Площадь, он был там – стоял возле палатки рассказчика, – и снова у меня странно защекотало в животе.

– Я подумал, что лучше бы нам прогуляться, если ты не против, – сказал он, хотя стояла жара – такая жара, что мне пришлось надеть охлаждающий костюм. Но он был все в той же серой рубашке, брюках и серой кепке, и казалось, что ему совсем не жарко. Он говорил так, будто мы собирались здесь встретиться, будто уже договорились, а теперь он предлагал поступить иначе.

Мы зашагали рядом, и я решилась задать вопрос, который мучил меня всю неделю.

– Я больше не вижу тебя на остановке, – сказала я.

– Да, – сказал он. – Я теперь работаю в другую смену. Езжу на шаттле, который отходит в 7:30.

– Ага, – сказала я и прибавила: – Мой муж тоже ездит в 7:30.

– Правда? А где он работает?

– На Пруду, – сказала я.

– А я на Ферме, – сказал Дэвид.

Спрашивать, знакомы ли они, не имело смысла, потому что Ферма была крупнейшим государственным учреждением в нашей префектуре и там работали десятки ученых и сотни технических специалистов, а кроме того, сотрудники Пруда редко бывали за его пределами: у них почти не было повода встречаться с теми, кто работал на более крупных предприятиях.

– Я специалист по бромелиевым, – сказал Дэвид, хоть я и не спрашивала, потому что спрашивать, чем люди занимаются, не принято. – Так это официально называется, но на самом деле я обычный садовник. – Это тоже было странно – не просто рассказывать о своей работе, но рассказывать так, чтобы она казалась менее важной, чем есть на самом деле. – Я помогаю в скрещивании наших образцов, но в основном просто ухаживаю за растениями.

Он говорил бодро и деловито, но я вдруг ощутила потребность вступиться за его же собственную профессию.

– Это важная работа, – сказала я. – Нам очень нужны любые исследования с Фермы.

– Наверное, – сказал он. – Не то чтобы лично я проводил исследования. Но я люблю растения, как бы глупо это ни звучало.

– Я тоже люблю мизинчиков, – сказала я и вдруг поняла, что это правда. Я действительно любила мизинчиков. Они такие хрупкие, и жизнь у них такая короткая – несчастные существа, созданные только для того, чтобы их убили, разрезали на части, изучили, а потом сожгли и забыли.

– Мизинчиков? – переспросил он. – А это что?

Мне пришлось коротко объяснить, в чем состоит моя работа, как я подготавливаю мизинчиков и как ученые раздражаются, если я не приношу их вовремя. Он рассмеялся, и от этого я занервничала: мне не хотелось, чтобы он думал, будто я жалуюсь на ученых или смеюсь над ними, потому что они выполняют нужную работу, и так я ему и сказала.

– Нет-нет, я не думаю, что ты их принижаешь, – сказал он. – Просто… они делают очень важное дело, но на самом деле они обычные люди, понимаешь? Они раздражаются и бывают не в настроении, как и все мы.

Я никогда раньше не думала об ученых вот так, как об обычных людях, и поэтому ничего не ответила.

– Давно ты замужем? – спросил Дэвид.

Это был очень прямолинейный вопрос, и на мгновение я замялась, не зная, что сказать.

– Наверное, мне не стоило спрашивать, – сказал он, глядя на меня. – Прости. Там, откуда я родом, люди говорят обо всем гораздо свободнее.

– А откуда ты родом?

Он был из Пятой префектуры, с юга, но у него не было акцента. Иногда люди переезжали из одной префектуры в другую, но обычно это происходило только в том случае, если у них были редкие или очень востребованные навыки. Я подумала, уж не важнее ли работа Дэвида, чем он сам говорит, – это объяснило бы, почему он оказался здесь, не просто во Второй префектуре, но в Восьмой зоне.

– Я замужем почти шесть лет, – сказала я, а потом добавила, потому что понимала, о чем он теперь спросит: – Мы бесплодны.

– Мне очень жаль, Чарли, – сказал он. Его голос звучал мягко, но в нем не было жалости, и, в отличие от некоторых, он не отвернулся от меня, как будто мое бесплодие – это что-то заразное. – Из-за болезни?

Это тоже прозвучало очень прямолинейно, но я уже начала привыкать к его манере и не так изумилась, как если бы это спрашивал кто-то другой.

– Да, семидесятого года, – сказала я.