До самого рая

Что тут еще скажешь, удивляться тоже особенно нечему. С рождения Чарли я видел Иден, наверное, раз шесть. Конечно, я там не живу – не исключено, что она приходила не только на День благодарения и на Рождество и Новый год и так далее, но, учитывая, с какой осторожностью и заполошностью Натаниэль вокруг нее носился, я что-то сомневаюсь. Он никогда не говорил мне о ней ничего плохого – вряд ли он высоко ее ценил, просто опасался, что если сказать: “Иден – плохая мать”, она и будет плохой матерью. Но она ведь и так уже была плохая мать. Я понимаю, что смысла в этом нет, но так устроен Натаниэль. Мы с тобой знаем, что такое плохие матери, а Натаниэль нет – он свою мать всегда любил и до сих пор с трудом понимает, что не все матери остаются верны детям из чувства долга, а уж тем более из-за любви.

Я не присутствовал при ее разговоре с Натаниэлем. Как и Дэвид, о местонахождении которого мы оба знаем все меньше и меньше. Но она, видимо, прислала ему сообщение, сказала, что должна с ним поговорить, хочет встретиться в парке. “Я возьму Чарли”, – сказал Натаниэль, и Иден сразу же ответила, что не надо, а то у нее грипп “или что-то такое”, боится ее заразить. (Что она, интересно, себе думала – она скажет, Чарли меня больше не интересует, а Натаниэль пихнет девочку ей в руки и убежит?) В общем, они встретились в парке. Натаниэль сказал, что Иден опоздала на полчаса (она сослалась на то, что подземка была закрыта, хотя подземка закрыта уже шесть месяцев) и пришла с каким-то мужиком, который сидел на другой скамейке в нескольких ярдах от них, пока она сообщала Натаниэлю, что уезжает из страны.

– И куда? – спросил Натаниэль, когда справился с первым потрясением.

– В Вашингтон, – ответила она. – В детстве мы часто ездили отдыхать на остров Оркас, и мне всегда хотелось там пожить.

– А как же Чарли? – спросил он.

Тут, сказал он, что-то – чувство вины, может быть; стыд, надеюсь я, – проскользнуло по ее лицу.

– Мне просто кажется, ей лучше тут, с вами, – сказала она; Натаниэль промолчал; она добавила: – У тебя ж отлично получается, а. Я как-то думаю, что родительство – это не мое.

Поскольку я дал зарок быть лаконичным, не стану тебе описывать все переговоры, мольбы, бесконечные попытки вовлечь во все это Дэвида, попытки торга и просто скажу, что в жизни Чарли никакой Иден больше нет. Она подписала отказ от родительских прав, и теперь Дэвид – единственный ее родитель. Но я уже говорил, что Дэвид появляется редко, так что на самом деле – пусть и не юридически – теперь ее единственный родитель Натаниэль.

– Не знаю, что мне делать, – сказал Натаниэль. Это было вчера вечером, после ужина. Мы сидели на диване в гостиной, Чарли спала у него на руках. – Пойду уложу ее.

– Погоди, – сказал я, – дай мне ее подержать. – Он посмотрел на меня этим особым натаниэлевским взглядом – полураздраженным, полуумиленным – и передал девочку мне.

Мы некоторое время сидели так – я смотрел на Чарли, Натаниэль тихо гладил ее по головке. У меня было странное чувство, что время между нами истончилось, что нам дают еще один шанс – как родителям, как паре. Мы оба были и младше, и старше, чем на самом деле, мы знали все, что может пойти не так, но ничего не знали о будущем, и никакие факты последних двух десятилетий – моя работа, пандемии, лагеря, наш развод – как будто бы не существовали. Но потом я осознал, что, стирая все это, я стираю Дэвида, а стало быть, и Чарли.

Я наклонился и погладил Натаниэля по волосам, и он приподнял бровь, но потом расслабился, и некоторое время мы так и сидели – я гладил его по волосам, а он гладил Чарли.

– Я думаю, может, мне стоит сюда переехать, – сказал я, и он посмотрел на меня и поднял другую бровь.

– Так ты думаешь? – сказал он.

– Ага, – кивнул я. – Я бы тебе помогал и с Чарли бы больше общался.

Я не планировал ничего такого предлагать, но теперь казалось, что только так и возможно. Моя квартира – бывшая наша квартира – превратилась не столько в жилое пространство, сколько в склад неодушевленных предметов. Спал я в лаборатории, ел у Натаниэля, а потом возвращался в квартиру переодеться. Никакого смысла во всем этом не было.

– Ну, – сказал он и слегка сдвинулся с места, – я не возражаю. – Он помолчал. – Не в том смысле, что мы съезжаемся.

– Я понимаю, – сказал я и даже не обиделся.

– И трахаться мы не будем.

– Посмотрим, – сказал я.

Он закатил глаза:

– Не будем, Чарльз.

– Ладно, ладно, – сказал я. – Может, будем, может, нет.

Но на самом деле я его просто дразнил. Меня тоже совершенно не тянуло с ним спать.

В общем, вот такие у меня новости. У тебя наверняка будут вопросы – задавай, не стесняйся. Увидимся же через несколько дней? Может, поможешь мне с переездом? (Шучу.)

Обнимаю,

Чарльз

Дорогой Питер,

3 сентября 2065 г.

Огромное спасибо вам с Оливье за игрушки: их доставили к нужному сроку, Чарли их обожает – в том смысле, что кошку она немедленно запихнула в рот и принялась жевать, что, мне кажется, недвусмысленно свидетельствует о нежной любви.