До самого рая

В этот момент я проснулся. Я понимал, что это сон, но тем не менее что-то меня заставило встать и тоже пуститься на поиски. В течение часа я ходил с этажа на этаж – это было до еще того, как няня и повар переместились на четвертый, – беспорядочно открывал ящики, брал с полок случайные книги, пролистывал их от корешка до корешка. Я перелопатил банку с разной фигней на кухонной полке – зажимы для пакетов, резинки, скрепки, булавки, все эти необходимые мелочи времен моего детства, все, что сохранилось, пока все остальное менялось. Я пошарил в Натаниэлевом комоде, в рубашках, еще хранящих его запах, в его шкафчике в ванной, в витаминах, которые он принимал, несмотря на то что их неэффективность уже давно доказана.

В те первые недели у меня не было ни права, ни намерения заходить в комнату Дэвида, но даже после того, как следствие завершилось, я не открывал эту дверь и сам переместился вниз, в бывшую комнату Натаниэля, чтобы заходить на третий этаж не возникало необходимости. Я смог это сделать только через два месяца. Бюро оставило комнату прибранной. Отчасти дело было просто в уменьшении объема: исчезли компьютеры и телефоны Дэвида, бумаги и книги, покрывавшие пол целыми грудами, пластиковый раздвижной шкафчик с десятками крошечных ящиков, в каждом всякие гвозди, шпильки, обрезки проволоки, предназначенные для вещей, о которых я старался не слишком задумываться, потому что в противном случае мне самому давно бы следовало настучать на него в бюро. Выглядело это все так, как будто они полностью стерли прошлое десятилетие и то, что осталось – его кровать, кое-какая одежда, фигурки монстров, которые он лепил подростком, гавайский флаг, который висел в любой его комнате с тех пор, как он был малышом, – было его подростковой инкарнацией непосредственно перед тем, как он присоединился к “Свету”, как он, я и Натаниэль разошлись в разные стороны, перед тем, как эксперимент с нашей семьей провалился. Единственным свидетельством течения времени были две фотографии Чарли в рамке на прикроватной тумбочке: первая, которую ему дал Натаниэль, – ее первый день рождения, она расплывается в улыбке, рожица вся в персиковом пюре. Вторая – короткое видео, которое Натаниэль снял несколько месяцев спустя: Дэвид держит ее за руки и кружит. Камера фокусируется сначала на его лице, потом на ее лице, и видно, что они оба громко хохочут, разевают рты и совершенно счастливы.

Теперь, почти четыре месяца спустя, оказывается, что может пройти несколько часов, на протяжении которых я ни об одном из них не вспоминаю, когда вспышки наваждения – если я думаю, например, во время скучного заседания, что Натаниэль приготовит на ужин, зайдет ли Дэвид в выходные повидаться с Чарли, – меня больше не распластывают по стене. Но я не могу перестать думать о том мгновении – хотя я его не видел, хотя, когда мне предложили взглянуть на совсекретные фотографии, я отказался: взрыв, люди, находившиеся ближе всего к устройству, разлетаются на ошметки, склянки вокруг них разбиваются вдребезги. Я тебе уже говорил, что единственная фотография, которую я увидел перед тем, как закрыть папку навсегда, была сделана в тот же вечер, в проходе с супами и соусами. Пол был заляпан густой красной массой – не кровью, а томатной пастой, – и вся она была покрыта сотнями гвоздей, почерневших и изогнутых от температуры взрыва. В правой части изображения виднелась мужская кисть и часть предплечья, на запястье были видны и, вероятно, еще шли часы.

Еще я видел короткий отрывок видео, где Дэвид врывается в магазин. Звука там не было, но по тому, как он вертит головой, понятно, что он в панике. Потом он открывает рот, и видно, как что-то кричит, это два повторяющихся слога: “Папа! Папа! Папа!” И он бежит в глубину магазина, а потом – ничего не происходит, а потом дверь в магазин, уже успевшая закрыться, шатается и все становится белым.

Этот отрывок я показывал следователям и министрам на протяжении месяцев, с тех пор, как получил его, пытаясь доказать им, что Дэвид не мог быть организатором этого взрыва, что он любил Натаниэля, что он ни за что не стал бы его убивать. Он знал, что Натаниэль ходил туда за покупками; когда он понял, что именно планирует “Свет”, а Натаниэль ему прислал сообщение, что идет в магазин, – разве он не помчался туда его остановить, спасти? Я не мог утверждать, что он вообще никого не хотел убить – хотя говорил именно так, – но я знал, что убивать Натаниэля он точно не хотел.

Но государственные службы со мной не согласны. Во вторник министр внутренних дел лично пришел ко мне и объяснил, что, поскольку Дэвид был “важным и известным” членом повстанческой организации, ответственной за гибель семидесяти двух человек, им придется наложить на него посмертный приговор за измену. Это означает, что его нельзя похоронить на кладбище, а потомкам запрещается наследование любого его имущества, которое будет конфисковано государством.

Тут его глаза как-то странно затуманились, и он сказал: