До сих пор

Всю жизнь я любил быстрые машины. Я всегда восхищался великими гонщиками. Но я знаю об опасности гонок. Я знаю о судьбе Дейла Эрнхардта-младшего. Реальность такова, что гонщики погибают. Разбиваются и горят, переворачиваются и загораются. Я знаю это. Не на своем примере, конечно, — на их. Я достаточно поучаствовал в шоу и фильмах, чтобы понять реальность, — звезда никогда не получает ранения.

Там было двенадцать конкурентов, поделенных на четыре группы. На каждую группу из трех человек была одна машина. Для безопасности на треке мог выступать только один гонщик. Мы соревновались со временем, а не друг с другом. В моей группе были я, бывший главный тренер Pittsburgh Steelers Билл Кауэр и волейболистка-модель Габриэль Рис. По первому разу, в качестве тренировочного круга, мы проехались утром. Я выжал 160 миль в час и, когда заходил на поворот, был уверен, что машина выскользнет из-под меня и врежется в стену. Не врезалась, конечно, и 160 миль в час позволили мне вернуться в группу.

Я пообещал себе, что выступлю намного лучше уже на самих соревнованиях. Я понял, что ограничивал скорость на прямых отрезках, ожидая следующего поворота. И во время вечерней гонки я намеревался до упора вдавить газ, чтобы остаться в группе. Единственный вопрос, который меня интересовал: кто первым вылетит из нее, Кауэр или Рис?

Моя группа должна была участвовать в гонке во вторник вечером. Кауэр должен был ехать первым. Но он пробуксовал и влетел в стену — автомобиль стоимостью 500 тысяч долларов серьёзно поврежден. Мы ждали замены машины больше часа; в итоге Кауэр сделал заезд и показал своё время. Габриэль Рис на тренировочных заездах показала очень высокие результаты, но во время соревнования также пробуксовала и чуть не врезалась в стену. Подошла моя очередь.

На мне был абсолютно несгораемый комбинезон, а большой круглый шлем с маской для лица полностью закрывал голову. Когда они попытались пристегнуть меня, я понял, что что-то не так. Эта машина была приспособлена для Кауэра и Рис, двух очень высоких людей. А у меня ноги не доставали до педалей. И сидение не двигалось. Единственное, что там двигалось, это выдвижной руль. Но руль в машине был слишком большой и упирался мне в пузо, поэтому они заменили его на меньший — более маленький, чем я привык. К тому времени уже был час ночи, я очень устал, а литиевое освещение, находившееся сверху, бликовало на грязном ветровом стекле и мешало ясному обзору.

Через несколько минут я собирался гнать быстрее, чем 160 миль в час, в машине с рулём, упиравшимся мне в живот, и подушками, подпирающими меня сзади, чтобы я мог дотянуться до педалей, по треку, который я даже ясно не видел.

Это было сумасшествие — и я знал это. Я подумал: что я здесь делаю? Я могу разбиться.

Я опустил ногу на газ и стартовал. Из каратэ я знал, что твоя ци (энергия) расположена ниже пупка и когда ты делаешь какие-либо физические упражнения, ты высвобождаешь ее посредством взрывного выдоха. Я делал это много раз. И сейчас я намеревался выдувать свою ци с помощью воплей, когда буду проходить повороты.

Думаю, что когда я мчался по тем поворотам, моими непосредственными словами были «Вууууууууууууууууууууу. Вуууууууууууууууууууу». Я не высвобождал свою ци, а старался сдержать свой страх. Я увидел смерть. Я знал, что сейчас умру. Я только и мог, что управлять машиной, но не видел, куда я еду, а скорость — более 160-ти миль в час. Я не должен был оказаться в такой ситуации. Гонщики рассказывали мне о чувстве Дзен, которое они испытывали, будучи один на один с машиной. Я не испытал того чувства, вместо этого я чувствовал себя инородным телом, которое эта машина пыталась исторгнуть.

Я закончил необходимые три круга. Я так и не узнал своего времени; меня дисквалифицировали за техническое нарушение. Но позже я задавался вопросом: зачем я так рисковал? Я рисковал жизнью ради телевизионной программы? И я понял, почему это сделал, — потому что работали камеры. Поверьте мне, если бы ТВ-камер там не было, я бы не стал рисковать. Но камеры были; это было шоу, представление. Это моя работа. И, как и учил меня отец, я там был, в срок, и готовый к работе.

Моя мама, Энн Шатнер, — вот кто потворствовал моей актерской игре. Она отвела меня в актерскую школу; ни разу не пропустила ни одного спектакля. Она ходила со мной на прослушивания для получения ролей на радио, и когда меня не брали, именно она звонила продюсеру, мистеру Руперту Каплану, и орала на него за то, что мне не дали роль. В отличие от некоторых мам, она не последовала за мной в университет, когда я поступил в Макгилл — ей было не нужно, мы жили в двух милях от университетского городка.