До свидания, мальчики!

Я прозевал появление короля. Воздух вздрогнул от аплодисментов. В черной глубине сцены закрылся прямоугольник света. Рядом со стулом стоял король в черном фраке и в белоснежной манишке. Он держал в правой руке черную, отделанную перламутром гитару, а левую положил на спинку стула. Он едва заметно кланялся, оставаясь подчеркнуто строгим, и со сцены казался очень молодым и красивым. Я-то знал: и тот, на пляже, и этот, на сцене, – одно лицо. Но ничего не мог с собой сделать: я тоже аплодировал, и с каждой секундой сильнее. Я объяснял это стадным чувством.

Я по-прежнему пребывал в восторге, который почему-то называют телячий. Джон Данкер сел, и к нему тотчас же подошел конферансье: наверное, он только и ждал за кулисами этой торжественной минуты.

– Инка, это же он! А я сразу не узнала. – Чтобы это сказать, Кате пришлось перегнуться через Сашины колени.

– Кто он? – спросил я у Инки.

– Конферансье. Он на пляже поругался с Джоном Данкером. Даже не поругался. Просто Джон Данкер ему что-то сказал, а конферансье тоже сказал и пошел к морю.

Сашку тоже заинтересовало происшествие на пляже, но по другому поводу. Он допрашивал Катю, что сказал Джон Данкер и что ответил конферансье.

На сцене конферансье стоял боком, изогнувшись в полупоклоне, и о чем-то шептался с Джоном Данкером. Конферансье выпрямился и повернулся к зрителям.

– Гавайский вальс! – провозгласил он и почтительно удалился.

Снова ночь дрогнула от аплодисментов. Чего было аплодировать: Джон Данкер только еще укладывал на колени гитару. Он положил ее на колени плашмя – уже интересно: как можно играть на гитаре, когда она плашмя лежит на коленях? Потом он полез левой рукой в карман брюк и, вынув ее, приподнял на мгновение вверх: он показывал всем, что в руке у него белая металлическая пластинка, очень похожая на те, которыми врачи лазят человеку в горло. Он обхватил гриф рукой так, что пластинка и четыре пальца легли поверх струн, а большой – придерживал гриф снизу. Правая рука свешивалась вдоль стула. Джон Данкер поднял голову и некоторое время смотрел перед собой, и под его взглядом стихли аплодисменты. Стал слышен шум моря и легкое постукивание листьев пальм. Джон Данкер быстро поднял и опустил над струнами правую руку. В ночь проник странный щемящий и чистый звук. Мне показалось, что где-то мяукал котенок. Правая рука Джона Данкера обрела неожиданную легкость и энергичную силу движений. Она поднималась и падала, как будто клевала струны. Теперь не котенок, а здоровенный кот на самых высоких кошачьих нотах предупреждал своего соперника о жестоких законах любви. Никогда не думал, что у кошек такие богатые голосовые данные. Просто они не умеют использовать свои возможности. Из обычных кошачьих верхних нот под руками Джона Данкера складывалась экзотическая мелодия. Она складывалась в воздухе из отдельных звуков где-то над нашими головами.

– Как это он делает? Ну скажи, как он это делает, – приставала Инка.

А я откуда знал как? Я сам удивлялся. Теперь-то я знаю: подражать гавайской гитаре может каждый. Для этого надо зажать нос и мяукать любую мелодию. Но узнал я это потом: подражать гавайской гитаре меня научил Сашка.

– Это обыкновенная гитара, – сказал мужчина, маскирующий лысину, и для этого повернулся. Очень любезно, – значит, он еще не терял надежды. – На ней подняты струны, – говорил он, глядя на Инку...

Инка мельком взглянула на мужчину, тут же про него забыла: ее меньше всего интересовала технология, Последние фразы мужчина выговорил, глядя на меня. Я великодушно его выслушал. Мне ничего не стоило быть великодушным, раз Инка не обращала на него внимания. Я даже готов был доставить ему удовольствие и поговорить о погоде на Гавайских островах. Но он почему-то поспешил отвернуться. Я думал, меня подвели глаза. По моим глазам он, наверно, догадался, что€ я о нем думаю.

Не помню, с какого момента у меня начало портиться настроение. Всем было весело. По-настоящему скучал только Витька. Он то поджимал ногу, то опускал. Снять туфлю он так и не решился: врожденная деликатность не позволяла. Я ему показывал знаками, чтобы он снял туфлю, но он в ответ только страдальчески улыбался и качал головой.

Конферансье выходил на сцену, как только замирал последний аккорд. Он стоял и ждал, пока стихнут аплодисменты. На сцену кидали записки, выкрикивали названия песенок. Женщина с голой спиной знала слова всех песенок, мелодии которых наигрывал Джон Данкер. Она не очень громко – в первом ряду не к чему было кричать – назвала несколько песенок. Но только раз название совпало с тем, что объявил конферансье.

– «Восточное танго»! – крикнул он, и женщина первая зааплодировала.

Я узнал мелодию. Правда, не сразу. Эту песенку вчера напевал мне Сашка, когда мы шли к Витьке. Но сейчас мелодия складывалась из необычных звуков, и песенка нравилась мне больше. Она чем-то очень подходила к облику нашего города.

И люди там застенчивы и мудры.

И небо там как синее стекло.

Наверно, со стороны выглядишь очень глупо, когда иронически улыбаешься, а слушаешь очень внимательно. Но я со стороны на себя не смотрел.