До свидания, мальчики!

Инка весь концерт вела себя вполне прилично. Она по-прежнему сидела положив ногу на ногу. Я только следил, чтобы носок ее туфли не касался широкого зада мужчины.

Во время исполнения «Восточного танго» я не смотрел на Инку. В воздухе погас протяжный и печальный, как отдаленный стон, звук. Инка вскочила и захлопала. Она хлопала и кричала:

– «Над розовым морем»! – Она перегнулась через спинку передней скамьи, почти касаясь грудью плеча мужчины, и кричала: – «Над розовым морем»!

Может быть, мужчине приятно было чувствовать плечом Инкину грудь, но такого я допустить не мог. Я приподнялся.

– Извините, – сказал я мужчине, перегибаясь через его спину, взял Инку за руку выше локтя и усадил на место.

Все, что произошло дальше, возможно, было простым совпадением: исполнить песенку просили многие.

Конферансье объявил:

– «Над розовым морем»! – И когда он объявлял, Джон Данкер смотрел в нашу сторону. На кого он мог смотреть – не на меня же!

Настроение у меня к этому времени было уже испорчено, а когда оно испортилось, я так и не помню. Я уже ничего не слышал: я смотрел на Инку. Она сидела совершенно спокойно, опираясь подбородком на руку. А носок ее туфли покачивался в такт мелодии. Мне было все равно, касался он или нет широкого зада мужчины. Мне не было никакого дела до этого густо напомаженного пижона. Для меня его просто не существовало.

Джон Данкер выходил на сцену, играл, снова уходил, и снова его вызывали. А он, немного утомленный и очень красивый, устало разводил руками и покачивал головой. Конферансье уже стоял у авансцены, готовый объявить конец.

– «Рощу»! – крикнула Инка, и голос ее звенел от волнения.

Никаких сомнений не оставалось: среди множества голосов Джон Данкер услышал Инкин голос. Он посмотрел в нашу сторону, улыбнулся. Он даже не подозвал конферансье. Просто сел и начал играть. Женщина оглянулась и очень внимательно посмотрела на Инку, потом мельком глянула на меня, и я заметил слабую улыбку в уголках ее губ. Инка ничего не заметила. Она напевала:

Боязно чутка к каждому звукуРоща в июльском сне.С тихою шуткой нежную рукуТы протянула мне.

Но тот дурман ночи знойнойИ стан детский, стройный,Я знаю, забыть нельзя...

Вряд ли Инка придавала словам этой пошленькой песенки какое-то значение: даже я не обратил на них внимание. А что думал Джон Данкер, наигрывая мелодию, мне тогда не дано было знать. Снова аплодировали, и снова Джон Данкер кланялся и устало разводил руками, и прядка черных волос косо упала на его матово-смуглый лоб.

Я не знал, какой я – хороший или плохой. Мне говорили, что хороший, и я в это верил. Но когда я видел людей ярких и по-особому одаренных, начинал подозревать, что все во мне ошибаются и только я один понимаю, какой я обыкновенный. Ну за что Инка могла меня любить, когда видела таких ярких людей, как, например, Джон Данкер? Я не вникал в подробности: подлинность таланта Джона Данкера подтверждал его успех.

Из задних рядов бежали по проходу к сцене. Раньше мы тоже бегали, но сейчас бежать было некуда: в первых рядах аплодировали сидя. Нарядно одетые, чисто вымытые мужчины и женщины в первых рядах знали себе цену. Что-то говорили Катя, Сашка – я не слышал. Они стоя аплодировали и кричали, и на них оглядывались. Женя и Витька тоже стояли, хотя Женя сказала, что ей не нравятся легкомысленные зрелища. Только Инка сидела. Сидела, аплодировала и смотрела на сцену. Потом она встала. Я положил руку на ее плечо. Инка оглянулась. Она как будто меня не видела, а потом вдруг увидела. Глаза ее стали как бывают у провинившихся собак. Я не мог смотреть в ее глаза. Я вспотел, и шелковая рубашка прилипла к лопаткам. Наверное, на рубашке проступили влажные пятна. Я не знал, что делать и как себя вести. Когда Сашка сказал: «Что ни говорите, а он король!» – я крикнул: «А ты идиот!» А когда мужчина в третьем ряду, тот, что сидел в соломенной шляпе, сказал: «Кошачий концерт», я стал бешено аплодировать.

VIII

Когда мы вышли в парк. Катя и Женя побежали за сцену смотреть, как будут уходить артисты. Они звали Инку, но она не пошла. Инка стояла рядом со мной. Мы оба стояли в полумраке неподалеку от перекрестка двух аллей. Я прислонился спиной к старой акации и закурил. Когда я зажег спичку. Инка сказала:

– Дай мне на минуточку. – Она зажгла сразу две спички. Когда они до половины сгорели. Инка лизнула пальцы и взялась ими за обгоревшие концы. Теперь догорала другая половина спичек. Инка смотрела, как они догорали, и огоньки отражались в ее глазах. – Видишь, мы всегда будем вместе, видишь? – сказала Инка.

Она подняла к моему лицу спички – они обуглились и переплелись. Инка бросила спички и засмеялась.

– Пойдем посмотрим артистов. Пойдем? – сказала она.

На аллее Сашка и Витька разговаривали с Павлом Баулиным. Мимо нас выходили с эстрады и шли к перекрестку аллей. Какая-то женщина говорила:

– Но он просто красавец. У него античный профиль.