Добро не оставляйте на потом

– Может, повернем обратно?

– Не в обозримом будущем.

Олимпио улыбнулся.

– Ты читала контракты, которые я тебе оставил?

– Да. У меня есть вопросы.

– Надеюсь, я смогу на них ответить.

– Не сможешь ты, ответят юристы. С тобой легко работать, Nonno. Ты прямо говоришь то, что думаешь.

– Неужели? Твоя бабушка называла меня упрямым ослом. И я точно могу им быть. Я же родом из Ломбардии, из семьи фермеров. Когда я приехал в Тоскану, твой прадед Сильвио взял меня на работу. Обучал всему. Так что начинал я так же, как и ты.

– А когда он ушел на пенсию?

– Он так и не ушел. Но я тоже его кое-чему научил. Сильвио огранял камни семь дней в неделю. Если у него не было своих заказов, он брал работу у других ювелиров, чтобы не сидеть без дела. Я пытался объяснить, что такая передышка – это бесценное время. Время, когда мастер мечтает. Обдумывает. Воображает. Беспрерывная работа стачивает его силы, а не только камни. Ты не представляешь, каких трудов мне стоило уговорить его выключить станок.

– И что, в итоге выключал?

– К концу жизни тесть понял, о чем я ему говорил. Я частенько видел, как он прогуливается по набережной, останавливается попить из фонтанчиков. Он играл в карты в саду Бонкурсо с другими стариками. Думаю, он понял, что если не поднимать голову от станка, то не увидишь, что происходит вокруг. И пропустишь жизнь.

* * *

Когда Олимпио и Анина забрали свой багаж и прошли таможенный контроль, в Глазго было уже за полдень. Встреча с новым покупателем ожидалась не раньше следующего утра. Они оставили багаж в отеле и отправились знакомиться с городом.

Солнце то и дело выглядывало из-за сиренево-голубых, словно барвинки, облаков. Район Глазго вдоль северного берега реки Клайд представлял собой беспорядочную смесь симпатичных кирпичных домов, заводских построек и современных магазинов. На заднем плане возвышались небоскребы с зеркальными окнами, в которых отражался городской пейзаж.

Отворив бронзовые двери, дед и внучка вошли внутрь собора Святого Андрея. Неф был залит золотистым светом из окон, расположенных под сводчатым потолком. Бледно-желтые стены, полы из светлого мрамора и дубовые скамьи вместе напоминали освещенное солнцем пшеничное поле.

– Чувствую себя внутри обручального кольца, – поделилась ощущением Анина. – Столько золота.

Они перекрестились и преклонили колени перед главным алтарем. Анина направилась к нише, где стояла статуя Пресвятой Девы Марии. Какое-то время она смотрела на безмятежную фигуру Богородицы с раскинутыми руками, стоящей на синем земном шаре и одной ногой попирающей гипсового змея. Анина порылась в кошельке в поисках мелочи. Олимпио ждал в стороне, пока внучка бросала монетку в прорезь шкафчика, чтобы зажечь свечу. Она опустилась на колени, закрыла глаза и сложила руки в молитве. Через несколько мгновений встала и перекрестилась. Повернувшись к деду, спросила:

– Nonno, не хочешь поставить свечку?

– Ты поставила за бабушку?

– Конечно.

– Тогда можем идти, – сказал Олимпио, но вдруг какая-то мысль пришла ему в голову, он нахмурился и, похоже, передумал. Он полез в карман, достал монетку, бросил ее в шкафчик и зажег свечу. Опустился на колени, чтобы помолиться.

– Nonna это оценит. – Анина похлопала деда по спине.

– Это не за нее. – Олимпио встал. – За Доменику. Твоя бабушка так и не стала прежней после того, как мы потеряли ребенка. Эту боль она носила в себе до самого конца.

Анина вышла вслед за дедом на улицу.

Рядом с собором за каменной оградой располагался церковный сад. Чугунные ворота были открыты.

Олимпио остановился у входа и прочитал вслух со своего телефона:

– Сад был спроектирован Джулией Кьярини, архитектором из Рима. – Он убрал телефон в карман, сцепил руки за спиной и прошелся среди мемориальных плит из зеркального стекла в центре открытого пространства. – Мы проделали весь это путь, чтобы увидеть работу итальянки.

На высоких стеклянных плитах были выгравированы изречения философов, поэтов и святых. Дорожку между плитами прорезал неглубокий желоб, по которому струился поток кристально-чистой воды. Изучив все вокруг, Анина нашла мемориальную доску с именами итальянцев и членов экипажа, погибших на «Арандоре Стар».

– Nonno, иди сюда.

Олимпио подошел к стене, в которую была вмурована доска. Он пристально всматривался в имена и вдруг взволнованно произнес:

– Это он. Это отец Матильды. – Олимпио подумал, что для его жены было бы очень важно увидеть доказательства того, что Джон Лоури Мак-Викарс действительно жил, погиб, служа своей стране, и память о нем чтут в этом итальянском саду в Шотландии. – Я должен был привезти ее сюда, – сказал он с сожалением.

– За одну жизнь нельзя успеть сделать все, что тебе бы хотелось. – Слова Анины прозвучали так, будто их произнесла Матильда. Девушка развернула кальку и приложила ее к доске. Она достала из-за уха карандаш, начала водить им по буквам. Вскоре имя ее шотландского прадеда проявилось на белой прозрачной бумаге, как будто сам Мак-Викарс выглянул из-за серых облаков, чтобы поприветствовать их.

– Анина Тицци!