Добро Пожаловать На Темную Сторону (ЛП)

— Нет, нет, нет, — всхлипнула я, когда одна из его тяжелых рук попыталась поднять, чтобы утешить меня, и безвольно упала обратно на сиденье.

Повсюду была кровь, теплая лужица у меня на коленях, ее металлический запах забил мне ноздри.

Он умирал.

Боже, я знала, что он умирает.

— С ним все в порядке? — Беа захныкала с переднего сиденья, когда мы съехали с края грязного холма на тротуар с грубым треском, который дернул меня и заставил еще больше крови Мута брызнуть мне на руку.

— Нет, — прошептала я, когда мои слезы дождем полились на лицо Мута.

В его глазах, когда они смотрели на меня, было так много всего: боль и ошеломляющее принятие своей судьбы, гордость за то, что он спас меня, и любовь, так много любви, что она хлынула из него и наполнила меня до краев.

Я не могла дышать, мои слабые легкие были наполнены дымом и слишком повреждены, чтобы справиться с дополнительным стрессом, но я сосредоточила всю свою энергию на том, чтобы сохранять ясную голову, чтобы я могла держать моего молчаливого героя в своих объятиях и смотреть ему в глаза, когда он умирал за меня.

— Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, — прохрипела я сквозь слезы, сквозь нехватку дыхания.

Он медленно моргнул и открыл рот, возможно, чтобы что-то сказать, но вместо этого из него потекла густая струйка крови.

Мои рыдания рикошетом прокатились по машине, как выстрелы на поляне.

— Люблю тебя, — снова сказала я, согнувшись пополам и прижавшись губами к его лицо, целуя его тяжелый лоб, его широкий лоб, его залитые кровью щеки и нос.

Его дыхание было слабым, настолько слабым, что я даже больше не слышала, как он борется за это. Я отстранилась ровно настолько, чтобы видеть его лицо, и наблюдала, как эти прекрасные карие глаза, более красноречивые, чем когда-либо были его губы, вспыхнули в последний раз и затем погасли.

Я закричала, как раненый зверь, так долго, низко и громко, что перед глазами у меня поплыли черные точки, а мои уставшие легкие не выдержали. Я потеряла сознание над все еще теплым мертвым телом Мута, прижавшись щекой к его щеке.

Глава тридцать седьмая

Зевс

Слава богу, что шел дождь.

Да, это соответствовало настроению, и это было хорошо. Лулу бы это понравилось.

Но что еще лучше, это скрывало тот факт, что мой взрослый сын плакал рядом со мной, утешая свою женщину и сестру. Я не винил его за то, что он плакал. Как я мог, когда я провел последние сорок восемь часов, истекая слезами, как сломанный гребаный кран?

Кроме того, я был чертовски благодарен, что у него хватило духу позаботиться о Кресс и Харли.

Я едва держал себя в руках.

Кратер в середине моей груди продолжал зиять, как пасть монстра, чтобы поглотить каждую унцию силы, которой я мог бы обладать при других обстоятельствах. Я не был ни отцом, ни президентом. Я едва был мужчиной, которого держали вместе три бутылки канадского виски и серьезная молитва.

Правильно, Зевс, блять, Гарро, президент самого безумного, крутого, блять, богатого мото-клуба в стране молился.

И он молился каждым атомом своей крошащейся черной души, чтобы Бог послал Лу обратно к нему.

Она еще не ушла, напомнил я себе в тринадцатитысячный раз. Она крепко цеплялась за жизнь, сражаясь так, как мог только мой маленький воин.

Врачи сказали, что у нее была ингаляционная травма, усугубленная ранее существовавшим состоянием ее легких из-за химиотерапии. В ее горле застряла толстая трубка, и они ввели ее в медицинскую кому, чтобы у ее тела был шанс на исцеление.

Мне не разрешали видеться с ней первые пять часов, пока я сидел в приемном покое больницы, кричал и требовал, чтобы меня впустили к моей девочке.

Они отказались.

Ей было семнадцать, и технически она все еще находилась под опекой своих родителей.

Итак, мне пришлось ждать пять часов, пока копы связались с Лафайеттами, а затем навестили Лу. Мэр свирепо смотрел на меня, когда приходил и уходил, но на его лице была настоящая гребаная паника и печаль, когда он ушел после часа посещения.

Это была паника, я застрял на большинстве.

Я уже в восьмой раз ругал гребаных медсестер и докторов за то, что они не пустили меня к Лу, когда рядом со мной появилась Филиппа Лафайетт.

На ней был розовый костюм с розовой лентой в волосах. Меня поразило, что она выглядела как более старая и печальная Лулу. Филиппа пыталась скрыть это за своей консервативной, уродливой одеждой и дерьмовой тонной жемчуга, но она была почти такой же сногсшибательной, как и ее дочь.

Слава богу, я добрался до Лу вовремя, чтобы остановить ее от превращения в свою фригидную сукину мать.

Женщина смотрела на меня долгую минуту. Наблюдала, как моя грудь вздымается от силы моей ярости, мои кулаки сжаты по бокам, а мои глаза, я знал это, были сумасшедшими. Я был зверем на конце его веревки, угрожая стать зеленым, как Халк, примерно через две гребаные секунды, если кто-нибудь не позволит мне увидеть Лу.

— Ты можешь войти, — сказала она таким мягким голосом, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать это, и она вздрогнула, когда я это сделал.

Ее губы сжались, и она прижала сумочку к груди, как щит.